Отпущение грехов

Ханнафорду было тридцать лет, и фильмовым актером он стал лишь благодаря череде недоразумений. Отучившись год в маленьком техническом колледже, он устроился на лето в электрическую фирму и впервые вошел в съемочный павильон ради того, чтобы починить обойму клиговых прожекторов. Когда возникла такая необходимость, он снялся в эпизодической роли, и это удалось ему хорошо, однако в течение целого года он видел в этом лишь недолговечный эпизод своей жизни. Поначалу многое в мире кино его раздражало — почти истерическая самовлюбленность и несдержанность, прикрытые тончайшим покровом изысканного дружелюбия. Только в последнее время, когда в мире кино стали появляться такие люди, как Жюль Ренар, он начал усматривать для себя возможность честной, стабильной личной жизни — такой, какая ждала бы его, стань он преуспевающим инженером. Наконец-то успех подарил ему твердую опору.

С Кэй Томпкинс он познакомился в старой студии Гриффита в Мамаронеке[23]; свадьба их стала ничем не запятнанным очень личным событием, совсем не похожим на большинство киношных свадеб. После этого они безраздельно принадлежали друг другу, про них говорили: «Вот, смотрите, единственная актерская пара, которая умудрилась не развестись». Если бы они развелись, это многое бы отняло у многих людей — людей, которым само созерцание их брака придавало опору под ногами, — и любовь их, помимо прочего, укрепляло сознательное стремление не разочаровать этих людей.

Женщин он держал на расстоянии с помощью безыскусной вежливости, которая на деле зиждилась на твердости и осмотрительности; стоило ему почуять, что ветер дует в определенную сторону, он прикидывался чувственно-отсталым. Кэй ожидала, да и получала от мужчин куда больше, но и она носила рядом с сердцем надежный термометр. До того самого вечера, когда она обвинила его в повышенном интересе к Хелен Эйвери, ревности между ними, почитай, и не существовало.

Все еще поглощенный мыслями о Хелен Эйвери, Джордж Ханнафорд вышел из студии и зашагал через дорогу к своему бунгало. В голове у него, во-первых, бушевал страх, что нечто может встать между ним и Кэй, а во-вторых, сожаление, что эта самая возможность больше не выходит в его мыслях на передний план. А она ведь доставляла ему невероятное удовольствие, как те вещи, которые случились с ним по ходу первого его большого успеха, еще до того, когда он «состоялся» настолько, что впереди уже больше, почитай, ничего и не ждало; хотелось вытащить наружу и рассмотреть это нечто — новую и все еще загадочную радость. То была не любовь, поскольку многое в Хелен Эйвери вызывало у него нарекания, тогда как в Кэй ничто не вызывало никогда. Однако чувства, которые он испытал за последнюю неделю, были, безусловно, значимы и памятны, и вот теперь, когда все это прошло, он ощущал определенное беспокойство.

Днем они работали и почти не встречались, однако он сознавал ее присутствие и знал, что она сознает его присутствие.

В какой-то момент она долго стояла, повернувшись к нему спиной, а когда наконец обернулась, взгляды их скользнули один мимо другого, чуть соприкоснувшись, как птичьи крылья. В тот же момент он понял, что они в своем роде уже зашли очень далеко; он правильно поступил, когда поворотил обратно. Когда рабочий день почти закончился и за ней кто-то заехал, он обрадовался.

Переодевшись, он вернулся в контору и решил на минутку зайти к Шредеру. На стук никто не отозвался, и, повернув ручку, он шагнул в кабинет. Там ждала Хелен Эйвери, одна.

Ханнафорд прикрыл дверь, и они уставились друг на дружку. Лицо ее было юным и перепуганным. За один миг, который оба провели в молчании, стало ясно, что все это произойдет прямо сейчас. Чуть не с благодарностью он ощутил, как из сердца излился теплый поток и побежал по всем венам.

— Хелен!

Она пробормотала «что?» благоговейным тоном.

— Мне кажется, все это просто ужасно. — Голос его дрожал.

И тут она вдруг расплакалась; вся сотрясалась от громких, мучительных рыданий.

— У тебя есть платок? — спросила она.

Он протянул ей носовой платок. И тут снаружи послышались шаги. Джордж приоткрыл дверь и как раз успел остановить Шредера, чтобы тому не предстали во всей красе ее слезы.

— Тут никого нет, — произнес он шутливо. Еще на миг попридержал дверь плечом. А потом дал ей медленно отвориться.

Усевшись в лимузин, он подумал: поскорее бы уже Жюль собрался на рыбалку.

II

С двенадцати лет Кэй Томпкинс носила мужчин, точно кольца, на каждом пальце. Лицо у нее было круглым, юным, хорошеньким и волевым; волю подчеркивала отзывчивая игра бровей и ресниц вокруг ясных, блестящих карих глаз. Была она дочерью сенатора от одного из западных штатов, до семнадцати лет безуспешно охотилась за красивой жизнью в маленьком западном городке, а потом сбежала из дома и пошла в актрисы. Ей выпало стать одной из тех, чья слава сильно превосходит их достижения.