Отпуск в Акимовке

Узнала об этом Марья. Да, Иван сам ей рассказал. Говорю же, люди тогда бесхитростные были. Испугалась она ― уйдёт парень, она опять одна останется, опять на неё никто не посмотрит, не приласкает. Вот тогда она и сказала: «То, что тебе Агашка предлагает, у всех от неё есть, а от меня ты получаешь то, чего от меня нет ни у кого». Задумался Иван: «А ведь верно. Жар обжигает, а тепло согревает». Подумал он, подумал, и остался. Никуда не пошёл.

Ох и разозлилась Агафья. Стала всем говорить, что, мол, отбиваются Иван с Марьей от народа, хотят сами жить, хотят уйти из деревни и своё хозяйство индивидуальное предпринять. Общество их кормило, растило, а долги отдавать они не собираются. Своей семьёй им, видите ли, жить захотелось. Дошло до того, что пришёл к Ивану старый мудрый Волк. Забыл сказать, что звери тогда вместе с людьми жили и на одном языке говорили. Долго они разговаривали. И про то, что предки все так жили. И про то, что веник прочнее, чем один прутик. Даже про то, что если все так будут делать, то трудно будет встречаться новым парам, и, в конце концов, всё живое вымрет. Да только не договорились.

Пришлось общее собрание созывать. Ох, что там началось. Поначалу Иван говорил, что никто уходить не собирается. Имеет ли право Марья другим мужикам, кроме него самого, отказывать? Имеет. А может ли Иван больше никому предложений не делать? Тоже может. Так в чём же дело? А в том ― отвечали ему ― что нельзя постоянно пренебрегать интересами коллектива. Другим тоже хочется. Пусть и не ответит Марья никому больше взаимностью, но возможность-то должна быть. Хоть номинальная, но быть должна.

Долго спорили. Почти уговорил Иван селян, что ничего особенного не произошло, но тут опять Агафья со своими трудоднями влезла. Мужики, понятно, ей в рот смотрят. Всё, что не скажет, сразу подхватывают. Ну а бабы так наоборот ― она им тоже, как Марье, поперёк горла встала. И ещё. Очень им понравилось то, что Марья придумала. Ведь так детки их всё время с ними будут, потому как они сами их воспитывать станут, а не общество. Марья-то особо в спор не лезла, пока Агашка не высунулась. Тут уж гордость девичья взыграла. Уж кому-кому, да только не Агашке про вклад в общину говорить. Сама-то она много ли наработала? А Агафья на то отвечает, что, мол, у каждого своя роль. Вон лохматые и четырёхлапые тоже не больно-то себя работой утомляют. Больше лежат на солнышке, пузо греют. Ну и звери её, конечно, поддержали. Тоже считали, что не работа главное.

И пошло-поехало. Три дня и три ночи спорили и ругались, чуть не подрались. Раз уж бабы начали горшки считать, тут добра не жди. Кончилось тем, что обиделись звери на людей. Сильно обиделись. Так сильно, что решили уйти от них в лес и больше с людьми никогда не разговаривать. Сказано ― сделано. Только без человеческого языка одичали они в лесу быстро. Стали даже друг на друга охотится. Некоторые не вытерпели, и опять к людям вернулись, но обещание своё ― не разговаривать ― держат до сих пор. Многие из тех, кто в лесу остался, через некоторое время всё равно стали по двое жить и детишек сами растить, но, как-то не у всех это получалось. Дикие ведь уже.

А люди с тех пор стали семьями жить. Хотя некоторые до сих пор всё налево сворачивают. Агафьи там уже давно нет, а вот тянет их туда. Да, чуть не забыл, главное-то! Красавица Агашка, которая всё это затеяла, тогда вместе со зверями тоже в лес ушла. Стала жить на болоте и людям всячески вредить. За это полным именем её называть перестали. Просто Ага ― и всё. И такой она ядовитой язвой стала, что однажды какой-то острослов её Ягой назвал. Так и прилипло. Потом ещё прозвище Костяная Нога добавилось, но это уже другая история.

Кощей

В древние года, в стародавние времена, когда не было ещё ни царств, ни государств, не жил, да был один человек. А может и не человек вовсе. Потому как не бывает так у людей ― был, да не жил. Почему так получилось? Никто толком не знает, но говорят… Впрочем, обо всём по порядку.

Рос в одной деревеньке мальчонка. Рос он себе рос, и пришла пора ему влюбиться. Да только ни одна девица ему не нравилась. И нельзя сказать, что девки неприглядные были ― одна другой краше, от парней отбоя нет. А ему вот всё не то. Ни на девчат, ни на баб и глядеть не хочет. Чего ему надо ― и сам не знает. Ходит себе на уме, ни на кого не смотрит, ни с кем не разговаривает, всё о чём-то, о своём думает.

Думы его неизвестны, в чужую голову не залезешь, но только проговорился он однажды. Заманили его как-то девки, затащили на пир честной, на свадебку. Хватил он там зелья весёлого, вина зелёного, ну и с непривычки-то и разговорился. «Не любит ― говорит ― меня никто, не ценит, а я всех лучше, всех краше, сильнее и умнее». Посмеялись люди тогда над ним. Ушёл он с гулянки несолоно хлебавши и затаил злобу на всех.