Отпускаю

Магнитики?!! Куда он мне их слать будет?!! В гроб, что ли?!

Закачаешься… Ты только представь: облепленный магнитами и автографами Уилсона гроб! С видами Лондона. М-м-м! Таймс сквер, Биг Бен… Бастилия…

Какая, блин, Бастили-и-ия?!!

Склонившись низко к коленям, заглушила тихий, протяжный стон.

Господь всемогущий, быстрее бы отъехать… Мать твою… Крутится в голове… Как там было?..

Я укрыла лицо ладонями, зашептала когда-то нежно любимый стих:

«Я требую всего иль ничего…

Прости, прости! да будет бог с тобою!»

– Красиво…

Я подскочила в кресле и уставилась на Тома, стоящего в паре шагов от меня с двумя кружками. Чтобы хоть как-то сгладить повисшую тишину, протянула руки к одной из них.

Уилсон улыбнулся. Отдав мне ту, что побольше, уселся напротив меня на диван, внимательно, чуть нахмурившись, уставился прямо, испытующе пристально в мои глаза.

– А что там дальше было?

– Ничего, – пожала я плечами.

Совсем-совсем не хотелось развивать тему.

– Это конец, Том.

– А в начале что было? – не унимался Уилсон.

«Да черт тебя дери!!!» – шипением пронеслось у меня в голове.

– Брось, скучный, слезливый стих…

– Прочтешь?.. – актер, не выпуская из ладоней горячую кружку, оперся локтями на свои колени. – Мне интересно, что тебе в голову пришло.

«Как же я тебя ненавижу!»

– Какой выразительный взгляд… – восхитился Том. – Настраиваешься? Молодец!!!

«Ты в курсе, что я могу тебя отравить и не оставить следов?!»

Мужчина нарочито ласково улыбнулся.

– Ну, изволь… – спрятав дрожь пальцев в крепком сцеплении с чашкой, я откинулась в кресле. – Позволишь закурить только?

– Позволяю! – властно кивнув, гордо изрек Уилсон

– Режим знаменитого «божества» активирован? – через силу, насмешливо улыбнулась, прикуривая сигарету.

– О, нет! – Том быстро опустил взгляд и тут же, мгновенно вернул его мне. – «Мой» Бог давно бы поступил иначе…

Я вопросительно приподняла брови, выдыхая сизый дым в сторону.

– Но да, вероятнее всего, сейчас ты бы тоже курила… – мужчина загадочно улыбнулся. – Впрочем, я жду… Не томи, читай уже!

Товарищи… это полный трындец… Он че ваще, что ли?!

От томной улыбки вредного мужика, его раскованного движения, с которым он откинулся к спинке дивана, широко расставив ноги, очередной мой затяг попал куда-то не туда. На долгую секунду мне показалось, что дым полез у меня из глаз, ушей, носа. И закашляться было ну никак нельзя, и терпеть невыносимо…

Просто-напросто перестав дышать, я кокетливо опустила ресницы, нежно улыбнулась ковру, пытаясь справиться с резью в легких и голове.

Серенький. Красивенький серенький ковричек… Мяв…

– Марга…

– Стих старый!!! – внезапно вскинувшись, в упор уставилась на вздрогнувшего Уилсона. – Тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года выпуска!!! Автор Аполлон Григорьев!

С торжественным облегчением выпустила из себя сигаретный дым:

«Будь счастлива… Забудь о том, что было,

Не отравлю я счастья твоего,

Не вспомяну, как некогда любила,

Как некогда для сердца моего

Твое так безрассудно сердце жило.

Не вспомяну… что было, то прошло…

Пусть светлый сон души рассеять больно,

Жизнь лучше снов – гляди вперед светло.

Безумством грез нам тешиться довольно.

Отри слезу и подними чело.

К чему слеза? раскаянье бесплодно…

Раскаянье – удел души больной,

Твое же сердце чисто и свободно,

И пусть мое измучено борьбой,

Но понесет свой жребий благородно…

О, полюби, коль можешь ты, опять,

Люби сильней и глубже, чем любила…

Не дай лишь сердца силам задремать,

Живым душам бесстрастие – могила,

А на твоей – избрания печать.

Будь счастлива… В последний раз мне руку

Свою подай; прижав ее к устам,

Впервые и на вечную разлуку

В лобзаньи том тебе я передам

Души своей безвыходную муку.

В последний раз натешу сердце сном,

Отдамся весь обманчивому счастью,

В последний раз в лобзании одном

Скажусь тебе всей затаенной страстью

И удалюсь в страдании немом.

И никогда, ни стоном, ни мольбою,

Не отравлю покоя твоего…

Я требую всего иль ничего…

Прости, прости! да будет бог с тобою!»

Повисла гнетущая тишина.

Я затушила сигарету в давно выставленной Томом пепельнице. Залпом выпила весь чай. Дрогнувшей, холодной, как лед, рукой утерла губы. Медленно подняла на актера осторожный взгляд.

– Это ужасно… – выдохнул он. – Из того, что я понял… Это просто чудовищно…

– Зря ты так, – чуть расстроилась я, – человек старался…