Отрава для сердец

Она упала на колени, изо всех сил ударилась лбом об пол, но эта боль не заглушила боль в сердце. Она подняла глаза – и Цецилия невольно отшатнулась, ибо ей никогда еще не приходилось видеть такого убийственного выражения в столь прекрасных глазах.

Троянда засмеялась бы, если бы могла. Какие-то вихри кружились у нее в голове, выстраиваясь в жуткие картины. Троянда видела себя в каком-то мрачном логове, и косматая старуха со злым лицом и костлявыми, как у самой смерти, руками смешивала в грязном кубке высушенных и истолченных в порошок кротов, летучих мышей, мушек, ядовитые травы, поливала их темным вином цвета крови… а может быть, это и была кровь! И Аретино, поднесшего к губам этот кубок, видела Троянда, – Аретино, который вдруг начинает задыхаться – и падает к ногам Джильи, которая тоже бьется в предсмертных судорогах… ну а Цецилия уже испустила последний вздох!

Вдруг кто-то дернул Tроянду за руку – и она с недоумением уставилась на Цецилию… вполне живую, которая гневно тащила Троянду куда-то, приговаривая:

– Посмотри-ка! Нет, ты лучше посмотри сюда!

Она вгляделась. Чей-то портрет, что ли? Какое страшное, злобное, мрачное лицо, изможденное, изборожденное глубокими бороздами-морщинами. Рот кривой, глаза потонули в набрякших веках… От этого зрелища к горлу подступила тошнота.

Троянда отмахнулась от мертвого, как у самой смерти, взгляда и удивилась, потому что портрет тоже отмахнулся. Да это же не портрет! Это… это зеркало! Она смотрится в зеркало!

Tроянда растерянно оглянулась и встретила взгляд Цецилии. Что-то было в этих глазах… в этих темных глазах… печаль? сочувствие? понимание?!

– Не надо так, – тихо сказала Цецилия, поводя рукою перед ее лицом, словно снимая с него маску ненависти. – С этим долго не проживешь, пустая злоба бессмысленна. Искренние чувства губительны для сердца и для красоты. Искренность – это беззащитность. Притворство – вот щит, о который разбивается всякое оружие. Кто не умеет притворяться – не умеет жить!

И тут что-то словно бы оборвалось в душе. Поток слез прорвался из сердца, хлынул из глаз. Троянда стояла, рыдая и трясясь так, что не в силах была шевельнуть рукой, чтобы вытереть эти безудержные слезы.

– Я не могу, – еле выдавила она, задыхаясь. – Мой сын умер, Пьетро я не нужна… Я больше ничего не могу!

– Ты сможешь, сможешь… – шептала Цецилия, и ее жаркий голос постепенно пробивался сквозь шум в ушах. – Ты сможешь – и очень многое! Я тебе обещаю!

13. Тихая исповедь

– Да… похоже, хоть мы и прибыли в день Благовещенья, однако вряд ли принесем им благую весть! – Джироламо Ла Конти хохотнул, чрезвычайно довольный своим каламбуром, и этот плотоядный смешок кощунственно вспорол тишину исповедальни. – Знаете, святой отец, здесь все куда хуже, чем я предполагал!

– Остерегайтесь поспешных выводов, сын мой, – ответил из-за занавески тихий голос священника, казавшийся гораздо более молодым, чем брюзгливый голос того, кто называл его отцом. – Вы здесь всего несколько часов.

– Вы тоже, если не ошибаюсь! – В голосе Джироламо зазвучали сварливые нотки. – Разве господь дал нам глаза не затем, чтобы видеть, и уши не затем, чтобы слышать? Вот я вижу, слышу и делаю выводы, которые кажутся вам такими поспешными, а мне – вполне обоснованными. Или вы ехали с закрытыми глазами, запечатав уши воском? Иначе как вы могли не почувствовать, что вал распутства грозит затопить Венецию? Я видел несколько парочек, которые целовались на паперти Сан-Марко. А этот человек, кривлявшийся перед нами? Ну, тот, в маске, нос которой имел форму Приапа [39]? Неужели вы его не заметили?!

– Заметил, разумеется, – согласился священник. – Этого лицедея невозможно было не заметить, он так старался попасться нам на глаза, смутить нас. И, кажется, ему это удалось, сын мой?

Снова послышался смешок:

– Не стану отрицать.

– Ну что же, будьте снисходительны. Ведь это всего лишь маска. Я слышал, что венецианцы до умопомрачения любят карнавалы и даже в неурочное время норовят рядиться по всяким празднествам.

– Но в день Благовещения надеть такую маску! – опять возмутился Джироламо. – Это оскорбление догмата веры! Ведь ангел принес благую весть о том, что свершится непорочное – не-по-рочное! – зачатие, а нос этого нечестивца имел форму весьма порочного фаллоса!

Теперь усмехнулся священник:

– Заповеди господа нашего мне знакомы, сын мой. Или вы полагаете, будто я подзабыл значение нынешнего праздника? А теперь об ангеле. Видели ли вы его?

– Ангела? Видел ли я? Вы имеете в виду ту голубоглазую красотку, которая у входа в монастырь поцеловала вам руку и попросила благословить ее? Конечно, это был сущий ангелочек, однако готов поклясться ранами Христовыми, что в глазах у нее плясали сонмы бесенят!