Отрава жизни

Василий Григорьевич Авсеенко Отрава жизни

Эта отрава начала проникать въ жизнь Петра Петровича Гладышева еще съ прошлаго года, и именно съ того сквернаго дня, когда домохозяинъ его, купецъ Калабановъ, встртившись съ нимъ въ подъзд, не потянулъ въ сторону свое отвислое чрево, какъ онъ обыкновенно это длалъ, а напротивъ, выпятилъ его впередъ, и не снявъ съ головы котелка, а только махнувъ двумя пальцами кверху, – заступилъ ему дорогу и произнесъ своимъ хриплымъ, давно «перехваченнымъ» на какомъ-то буян голосомъ: А у васъ, господинъ Гладышевъ, контрактъ кончается…

Петръ Петровичъ при этомъ поморщился: онъ уже издалека предвидлъ надбавку на квартиру, а независимый первогильдейскій видъ Калабанова не предвщалъ ничего добраго. Не понравилось Петру Петровичу также и то, что Калабановъ назвалъ его «господиномъ Гладышевымъ», тогда какъ прежде всегда величалъ по имени и отчеству.

– Да, такъ что-же? Я хотлъ-бы квартиру за собой оставить, – сказалъ онъ. Калабановъ моргнулъ бровями и посмотрлъ въ сторону.

– Можно и за вами оставить; только подороже платить придется, – отвтилъ онъ.

– А сколько?

– Три бумажки на васъ надбавлено; полторы тысячи платить будете.

– Триста рублей сразу! это разбой! – вырвалось у Гладышева.

– Какъ угодно. Не принуждаемъ, значитъ.

Гладышевъ разозлился, разгорячился, и сказалъ домовладльцу что-то не лестное для послдняго. Калабановъ только погладилъ рукой бороду.

– Такъ позволите, стало-быть, билетики налпить? – спросилъ онъ.

Къ утру слдующаго дня Гладышевъ, однако, одумался. Разсчитавъ, онъ сообразилъ, что перездъ на новую квартиру, да пригонка драпировокъ и мебели обойдется, пожалуй, не дешевле трехсотъ рублей; а еще сколько безпокойства и потери времени… Онъ ршилъ согласиться на надбавку, но контрактъ, изъ предосторожности, заключилъ только на годъ: можетъ быть цны опять понизятся, такъ зачмъ же себя связывать.

Но прошелъ годъ, и Петръ Петровить съ ужасомъ слышалъ со всхъ сторонъ, что цны на квартиры не только не падаютъ, а растутъ непомрно. Неужели и ему сдлаютъ новую надбавку? Лишніе триста рублей, всыпанные въ карманъ Калабанова, уже заставили Петра Петровича урзать до крайности свой семейный бюджетъ. Другихъ урзокъ онъ и придумать не могъ. И онъ съ непріятнымъ стсненіемъ сердца ждалъ новаго разговора съ Калабановымъ.

Но вмсто домохозяина явился дворникъ и предъявилъ новое росписаніе всхъ квартиръ, по повышеннымъ цнамъ. Противъ номера, занимаемаго Гладышевымъ, стояла цифра: 2000.

Петръ Петровичъ ужаснулся.

– Да что, твой хозяинъ съ ума сошелъ, что-ли? – накинулся онъ на дворника.

– Намъ это неизвстно, – спокойно отвтилъ тотъ. – Намъ только сказано, оповстить жильцовъ. Кому, значитъ, не нравится, такъ чтобъ съзжали.

– Ну, такъ скажи, что мн не нравится, и я съду.

– Мы это очень понимаемъ.

И вотъ, съ этого дня жизнь Петра Петровича Гладышева была окончательно отравлена. Еще раньше, чмъ онъ предпринялъ поиски за квартирой, онъ уже ощутилъ отраженіе калабановской политики на всхъ крупныхъ и мелкихъ сторонахъ своего существованія. Извозчики, возившіе его въ департаментъ за 20 коп., стали, словно сговорясь, требовать 30 копекъ.

– Почему-же, почему, если раньше я всегда здилъ за двугривенный? – спрашивалъ озадаченный Петръ Петровичъ.

– Помилуйте, сударь, сами знаете, нынче все дороже стало, – отвчали ему извозчики.

Хозяйственные счеты точно также стали рости съ неумолимой послдовательностью. Вмсто 3 рублей кухоннаго расхода, счеты кухарки поднялись до 3 ¹/₂, потомъ до 4 руб.

– Почему? – допытывался Гладышевъ у кухарки.

– Кто ихъ знаетъ, лавочниковъ; говорятъ, нынче все дороже стало, – объяснила та.

Дача въ Павловск, которую Гладышевъ пять лтъ кряду нанималъ за 300 рублей, вдругъ оказалась цною въ 400. Ломовые извозчики, перевозившіе его пожитки всегда по четыре рубля съ подводы, потребовали по шести руб. Дворникъ на дач, довольствовавшійся за воду пятью рублями, заломилъ восемь, и едва помирился на семи.

– Почему? почему? – уже съ растеряннымъ видомъ спрашивалъ всхъ Гладышевъ.

И отъ всхъ получалъ одинъ и тотъ же отвтъ:

– Сами знаете, нынче все дорож стало.

Но почему же самъ онъ не сталъ дороже? Почему онъ по прежнему получаетъ три съ половиной тысячи казеннаго жалованья, и полторы тысячи за занятія въ одномъ частномъ учрежденіи? Этого ему никто не могъ объяснить, но общій голосъ твердилъ одно и то же:

– Нынче все дороже стало.

Это былъ какой-то стихійный звукъ, стоявшій въ воздух, и вмст съ воздухомъ проникавшій все существо его. До такой степени проникавшій, что Петръ Петровичъ началъ даже какъ будто заговариваться, и на вопросъ жены, втрено-ли сегодня на двор, иногда отвчалъ:

– Сама знаешь, нынче все дороже стало.