Отравленная совесть

Быстро надѣваетъ шубку. Стоитъ въ задумчивости, опустивъ руки.

Судъ… каторга…. толпа… позоръ… О, Боже мой!.. Нѣтъ! Будь, что будетъ, но пусть меня судитъ Богъ, а не люди! Бѣжать! Бѣжать!

Уходитъ.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ IV

Картина I.

У Верховскихъ. Сердецкій, Митя, Лида.

Сердецкій. И давно, Лидочка, началось это?

Лида. Съ того самаго дня, какъ мама вернулась изъ деревни, отъ бабушки. Она пріѣхала съ вокзала и никого не застала дома. Я была въ гимназіи, Митя тоже, папа въ бани. Приходимъ, обрадовались, стали ее цѣловать, тормошить; и она тоже рада, цѣлуетъ насъ. А потомъ бухъ! упала на коверъ: истерика! Хохочетъ, плачетъ, говоритъ несвязно… больше двухъ часовъ не приходила въ себя.

Митя. Раньше этого никогда не бывало.

Сердецкій. Странно. Совсѣмъ не похоже на нее.

Лида. Вотъ съ тѣхъ поръ и нашло на маму. Ничѣмъ не можемъ угодить: такая стала непостоянная. Приласкаешься къ ней, — недовольна: оставь! не надоѣдай! ты меня утомляешь! Оставишь ее въ покоѣ обижается: ты меня не любишь, ты неблагодарная! вы всѣ неблагодарные! если бы вы понимали, что я для васъ сдѣлала.

Митя. Неблагодарностью она всего чаще насъ попрекаетъ. А какіе же мы неблагодарные? Мы на маму только-что не молимся.

Лида. Истерики у мамы каждый день. Но ужъ вчера было хуже всѣхъ дней. Досталось отъ мамы и намъ, и папѣ. И вѣдь изъ-за какихъ пустяковъ!

Митя. Я безъ спроса ушелъ къ Петру Дмитріевичу.

Лида. Ахъ, разлюбила мама, совсѣмъ разлюбила Петра Дмитріевича. И въ чемъ только онъ могъ провиниться, не понимаю?

Митя. Встрѣчаетъ его холодно, молчитъ при немъ, едва отвѣчаетъ на вопросы.

Лида. А намъ безъ него скучно: онъ веселый, смѣшной, добрый…

Митя. Намедни, на именины, подарилъ онъ мнѣ револьверъ, тоже что было шума!

Сердецкій. Ну, револьверъ-то тебѣ, и въ самомъ дѣлѣ лишній. Еще застрѣлишь себя нечаянно.

Митя. Помилуйте, Аркадій Николаевичъ! Маленькій я, что ли? Да я въ тиръ пулю на пулю сажаю… Весь классъ спросите. Я такой!

Лида. Раньше, мама сама обѣщала ему подарить.

Митя. А тутъ разсердилась, что отъ Петра Дмитріевича, и отняла.

Лида. Въ столъ къ себѣ заперла. Тоже говорить, что онъ себя застрѣлитъ.

Митя. А я пулю на пулю… Вы, Аркадій Николаевичъ, попросите, чтобы отдала.

Сердецкій. Хорошо, голубчикъ.

Митя. А то я всему классу разсказалъ, что у меня револьверъ… дразнить станутъ, что хвастаю. Да, наконецъ, не вѣкъ мнѣ быть гимназистомъ… Какой же я буду студентъ, если безъ револьвера?

Голосъ Людмилы Александровны:

Лида! Митя!

Сердецкій. Мама зоветъ. Идите.

Дѣти уходятъ. Голосъ Людмилы Александровны:

Кто изъ васъ опятъ взялъ мои газеты?

Митя. Я мамочка… я думалъ…

Людмила Александровна. Вѣдь это же несносно, наконецъ! Сколько разъ просила не трогать…

Сердецкій. Какой раздраженный тонъ… И изъ-за такихъ пустяковъ?

Верховскій и Синевъ выходятъ изъ кабинета, въ горячей бесѣдѣ.

Верховскій. Что ты ко мнѣ присталъ? "Больна, больна". Знаю безъ тебя, что больна.

Синевъ. А, если знаете, лечите. Нельзя такъ… Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ.

Верховскій. Вотъ-съ, не угодно ли? Яйца курицу учатъ. Вздумалъ читать мнѣ нотаціи за Людмилу. Да кому она ближе-то — тебѣ или мнѣ? кто ей мужъ-то? ты или я?

Синевъ. Но если у васъ не хватаетъ характера повліять на нее?

Верховскій. А ты сунься къ ней со своимъ вліяніемъ, пожалуйста, сунься. Посмотрю я, много ли отъ тебя останется. Пойми, до того дошло, что спросишь ее о здоровьи такъ и вспыхнетъ порохомъ. Вчера даже прикрикнула на меня: нечего, говорить, интересоваться мною. Умру, — успѣете похоронить… Меня такъ всего и перевернуло… Второй день не могу забыть… Ну, да въ сторону это. Авось, Богъ милостивъ, все образуется какъ-нибудь, а спорами дѣла не поправишь. Разскажи-ка лучше свои новости. Двигается ревизановское дѣло или по-прежнему ни взадъ, ни впередъ?

Синевъ. Изсушило оно меня, Степанъ Ильичъ, не радъ, что и поручили.

Сердецкій. Какъ? оно у васъ? Вотъ интересно.

Верховскій. А вы не знали?

Сердецкій. Я только-что изъ деревни.

Верховскій. Людмила говорила мнѣ, что встретила васъ у Елены Львовны. Ну, что, дорогой Аркадій Николаевичъ, какъ вы ее нашли?

Сердецкій. Людмилу Александровну?

Верховскій. Да. Какова она была тамъ?

Сердецкій. Да, нехороша, очень нехороша…

Синевъ. Вы въ одно время съѣхались въ Осиновкѣ?

Сердецкій. Не совсѣмъ. Я пріѣхалъ къ Еленѣ Львовнѣ четвертаго октября, а Людмила Александровна двумя днями позже, шестого.

Верховскій. Какъ шестого? Вы путаете, голубчикъ: пятаго, а не шестого.

Сердецкій. Шестого, Степанъ Ильичъ, я отлично помню.

Синевъ. Нѣтъ, вы ошибаетесь. Дѣйствительно пятаго. Я самъ, провожалъ. Людмилу Александровну на вокзалъ, потомъ, обѣдалъ съ товарищами въ Эрмитажѣ, потомъ поѣхалъ къ покойному Ревизанову, а въ ночь съ пятаго на шестое и зарѣзали его, бѣднягу…

Сердецкій. Можетъ быть… Да, да. Конечно, вы правы… Память иногда измѣняетъ мнѣ.