Отравленная совесть

Сердецкій. Утромъ. Въ этомъ-то я увѣренъ.

Синевъ. А я въ свою очередь увѣренъ, что проводилъ ее въ Осиновку съ четырехъ-часовымъ поѣздомъ пятаго октября въ субботу.

Сердецкій. Стало быть, Людмила Александровна…

Синевъ. Либо почему-то ѣхала въ Осиновку, вмѣсто четырехъ часовъ, цѣлую ночь, либо провела эту ночь неизвѣстно гдѣ. Въ Москвѣ ея не было.

Сердецкій. У Елены Львовны тоже.

Синевъ. Гдѣ же она была?

Сердецкій (насильственно улыбается). Уравненіе съ тремя неизвѣстными.

Синевъ. Затѣмъ… Тьфу, чортъ! какъ трудно говорить о подобныхъ вещахъ, когда дѣло касается любимаго, близкаго человѣка… Скажите, Аркадій Николаевичъ, не замѣчали вы ничего между Людмилою Александровною и покойнымъ Ревизановымъ?

Сердецкій (вздрогнулъ). А! мое предчувствіе… (Вслухъ). Нѣтъ, ничего… а развѣ?..

Синевъ. Не знаю, какой именно, но есть у нея въ душѣ осадокъ отъ этой проклятой исторіи. Знаете ли, напримѣръ, съ какихъ поръ она стала относиться ко мнѣ, какъ къ врагу? Какъ только узнала, что мнѣ поручено слѣдствіе по ревизановскому дѣлу. Еще наканунѣ мы были друзьями. А какъ мнѣ тяжело потерять расположено Людмилы Александровны, — сами судить можете. Я свыкся съ нею съ дѣтскихъ лѣтъ. Уваженіе этой женщины моя совѣсть. И вотъ…

Людмила Александровна и Олимпіада Алексѣевна входятъ.

Олимпіада Алексѣевна. Ба! знакомыя все лица… (Синеву). Что, ловецъ великій? Говорятъ, все ловишь, да никакъ не поймаешь? А твоя Леони чудо женщина. Спасибо, что выпустилъ ее на волю. Она теперь у меня частая гостья… Если хочешь, я представлю тебѣ ее. Людмила.

Людмила Александровна. Зачѣмъ?

Синевъ. Да, ужъ вотъ именно: только этого не доставало. Вы, Липочка, такое иногда хватите, что только плюнь, да свистни.

Олимпіада Алексѣевна. Почему же нельзя? Что тутъ особеннаго?

Синевъ. Вводить въ порядочный домъ Богъ знаетъ кого!

Олимпіада Алексѣевна. Но ею теперь всѣ интересуются, она въ модѣ, она на расхватъ. Я просто не понимаю вашего равнодушія. Есть случай познакомиться съ общественною деятельницею, а вы…

Синевъ. Что-о? Леони общественная дѣятельница?! Липочка! вы не здоровы.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, да, или какъ тамъ это называется?

Синевъ. Въ чемъ же это ея общественная дѣятельность обнаружилась? Интересно.

Олимпіада Алексѣевна. Ну, вотъ… убила тамъ она… или хотѣла убить…

Синевъ. Дѣятельность!

Олимпіада Алексѣевна. Да что ты къ словамъ привязываешься? Скажите, какую добродѣтель на себя напустилъ! Такъ — привезти ее къ тебѣ, Мила?

Людмила Александрова. Какъ хочешь. Мнѣ все равно.

Олимпіада Алексѣевна. Привезу. Она тебя развлечетъ. Все же, новое лицо новое ощущеніе.

Синевъ. Знаете что, Липочка?

Олимпіада Алексѣевна. Что?

Синевъ. Посажу-ка я васъ въ острогъ? а?

Олимпіада Алексѣевна. Тьфу! типунъ тебѣ на языкъ.

Синевъ. Да, право. Тамъ вы этихъ новыхъ лицъ и новыхъ ощущеній насмотритесь, сколько хотите…

Олимпіада Алексѣевна. Дуракъ… Ну, тебя! пошелъ прочь дай съ умнымъ человѣкомъ поговорить… Аркадій Николаевичъ! милый человѣкъ! похорошѣлъ какъ, посвѣжѣлъ… сразу видно, что изъ деревни.

Сердецкій. Благодарю за комплиментъ и отвѣчаю тѣмъ же.

Олимпіада Алексѣевна. Вотъ кого люблю за обычай. Всегда въ духъ, всегда бодръ и веселъ, какъ соловей…

Сердецкій. Поющій для неувядаемой розы.

Олимпіада Алексѣевна. И всегда что-нибудь такое милое скажетъ. Ахъ, Аркадій! Николаевичъ, ума не приложу, какъ это мы съ вами пропустили время влюбиться другъ въ друга.

Сердецкій. Это, вѣроятно, оттого произошло, что я тогда слишкомъ много писалъ, а вы слишкомъ мало читали.

Олимпіада Алексѣевна. А когда стала читать, то уже оказалась героинею не вашего романа?

Сердецкій. Всѣ мы изъ героевъ вышли.

Олимпіада Алексѣевна. А послѣдняя ваша повѣсть прелесть. Всѣ въ восторгѣ. Ты читала, Людмила?

Людмила Александровна. Нѣтъ еще.

Олимпіада Алексѣевна. О, чудное чудо! о, дивное диво! Какъ же это? Прежде ты знала всѣ произведенія Аркадія Николаевича еще въ корректурѣ…

Людмила Александровна. Не успѣла… Я въ послѣднее время почти ничего не читаю… времени нѣтъ.

Олимпіада Алексѣевна. Помилуй! въ твоемъ будуарѣ цѣлыя горы книгъ. И знаешь ли? Я удивляюсь твоему вкусу. Дѣло Ласенера, дѣло Тропмана, Ландсберга, Сарры Беккеръ, что тебѣ за охота волновать свое воображеніе такими ужасами?

Синевъ (Сердецкому тихо). Слышите?

Олимпіада Алексѣевна. Бррр… брр… брр… меня всѣ эти покойники по ночамъ кусать приходили бы.

Синевъ. Вотъ начитаетесь всякихъ страстей, а потомъ и не спите по ночамъ.

Людмила Александровна. Кто вамъ сказалъ, что я не сплю?..

Синевъ. Степанъ Ильичъ, конечно.

Людмила Александровна. Степанъ Ильичъ самъ не знаетъ, что говоритъ. Ему нравится воображать меня больною…

Олимпіада Алексѣевна. Но зачѣмъ же горячиться, Милочка?

Сердецкій. Вкусу Людмилы Александровны вы напрасно удивляетесь. Теперь въ Москвѣ въ модѣ перечитывать cаuses celebres.

Синевъ. Всѣхъ взбудоражило убійство Ревизанова…

Олимпіада Алексѣевна (зажимаетъ уши). Ахъ, ради Бога, не надо объ этомъ дѣлѣ… Его слишкомъ много въ этомъ домъ!