Отравленные корни (СИ)

Не знаю, почему так все получилось… То ли от того, что Ивар умер, и в привязках произошли изменения, то ли просто подошел определенный срок… Я горела. Полыхала не хуже костра передо мной. Не буквально, конечно. Но мне казалось, что кожа плавится от жара, а волосы потрескивают. Я вцеплялась в простыни и выгибалась от боли, пытаясь заглушить ее, сбежать от ощущений. И каждый раз, в полубреду открывая глаза, видела перед собой Илея.

— Дыши, Афия. Дыши, — говорил он, не торопясь вмешиваться.

Не знаю, что происходило с моей аурой, но он смотрел пристально, внимательно, наверное, даже не моргал, чтобы не пропустить что-то важное. Потом наступило облегчение. Или перерыв. Целитель успел влить в меня какую-то жидкость, и сознание радостно рухнуло в темноту. Сплошную черноту, где нет звуков, запахов, ощущений и видений. Ничего. Только спасительное беспамятство. Забвение, из которого я совсем не хотела выплывать.

Пришлось. Но новое восстановление оказалось проще. Не было отвратительной слабости, когда тело предает при малейшем движении. Не было боли и тяжести, которые приходится преодолевать, стискивая зубы. Проще. Намного. И теперь в той легкости кажется что-то странное.

Любой другой на моем месте радовался бы, что все так хорошо разрешилось. Марька, например, счастлива, а я стараюсь найти подвох. И отсутствие Олежа только добавляет подозрений. Нет, я не лукавила, когда заявила, что одна ночь ничего не изменит. Меня не обижает, что он не навещал меня в больнице. Скорее здесь чувствуется некоторая недосказанность, нелогичность… Светлый, насколько я его помню, привык доводить дела до конца. И он захотел бы убедиться, что его труды не пропали даром. Сам. Лично.

От дома доносится шорох и звук шагов, к нам неторопливо приближается целительница с плетеной корзинкой в руках. Она подходит и ставит свою ношу на скамейку, достает оттуда бутыль, оплетенную тонким шнурком, стеклянные бокалы. Из-под оберточной бумаги, покрывающей другие свертки в корзинке, доносятся ароматы козьего сыра и поздних яблок.

— Родители прислали, помнится, тебе нравилось их вино.

Вот почему еще она такая довольная. Родители Марикетты живут в юго-западном районе, не на самом побережье, но недалеко от него. Там плодородные земли и холода наступают позже, чем в столице. Отец Марьки занимается ювелирным делом, тихий молчаливый, низкорослый маг, вечно погруженный в себя и задумчиво рисующий эскизы к будущим творениям. Не самый известный мастер, но все же признанный и имеющий определенный успех в некоторых кругах. Его жена занимается домом и садом, тоже маленькая, пухлая волшебница с огненно-рыжими волосами и задорной, теплой улыбкой. Именно она гонит из яблок вино и делает сыр.

Воспоминания об обычной семье магов вызывают улыбку. Наверное, грустную со стороны. Пару раз я гостила у них на каникулах, когда мы еще учились в интернате. Этот кусочек памяти тоже подернут туманом, я уже не помню, что мы творили, только общее ощущение. Мир, тепло, покой… Простое, тихое счастье, которого мне позволили коснуться. Тогда, будучи подростком, я не смогла его оценить. А теперь испытываю укол легкой зависти. Хотела бы я так жить? Не вовремя вспоминается вопрос Виттора. Наверняка он знал про посылку или почувствовал что-то. Не бывает подобных совпадений в нашей жизни. Не бывает.

Деметрий разливает вино по бокалам, мы разворачиваем посылку, сжимаю в руке яблоко, которое кажется теплым. Словно в нем остался осколок солнца. Подношу к лицу и вдыхаю аромат. Никакого вина мне уже не нужно, потому что память пьянит не хуже…

Я вспоминаю сад с раскидистыми яблонями, цветущими вишнями и креслом-качалкой на веранде. Оно легонько поскрипывало, когда ювелир в задумчивости курил трубку. Аромат табака смешивался с запахами трав и цветов, он странно не раздражал, а добавлял перчинки в общую картину. Того, чего мне так не хватало. С тех пор я полюбила запах табака.

Открываю глаза и ощущаю себя старой, даже древней, как небо над головой или земля под ногами. Пью вино. Легкое, сладкое, немного игристое и с мягкой кислинкой. Яблочное. Сыр тает на языке, соленый и комковатый. Как раньше… Марька и Деметрий говорят о каких-то пустяках, но я не слышу. Смотрю на огонь и вспоминаю.

Детский смех и вершину яблони, с которой я свалилась и собрала все нижние ветки спиной… Ветер в волосах и кислый привкус недоспелого вина, которое мы украдкой сцедили из бочки… Речку, которую хотели переплыть, а у Марикетты на середине свело ногу судорогой… Солнце… Яркое и теплое… Обжигающее спину и превращающее волосы в сухую солому с рыжеватым оттенком… Синее-синее небо, казавшееся бесконечным и принадлежащим только нам… Счастье. Абсолютное, безоблачное счастье, которое бывает только в детстве, когда нет условностей и проблем.