Отравленные земли

Перечитывая последние строки, я задаюсь вопросом: что же это? Что со мной? Следствие недавнего отравления в пути? Или мой ум, поддавшись флёру сказок, окутавшему этот городишко, столкнул меня с одной из местных химер? О господи, может, и к лучшему, если так, ведь все иные варианты ужасны. Что ж… писать письма в Вену я по-прежнему не способен. Значит, попытаюсь отойти ко сну хотя бы ненадолго. Ясная голова ещё понадобится мне, что бы сегодня ни произошло.

Но, пожалуй, я помолюсь.

5/13

Каменная Горка, «Копыто», 16 февраля, около девяти часов утра

Сегодня начинаю непривычно, с букета впечатлений. Как светит солнце, напоминающее расплёсканный по деревянным стенам цветочный мёд! Как греют его лучи, как заливаются птицы, видимо, свившие гнёзда на крышах! Какие запахи пищи долетают сквозь щели в дверном косяке! Я проснулся на разительном подъёме, а мир сегодня удивительно дружелюбен. Ещё рано, но жизнь уже кипит. Вена просыпается медленнее, а самые блистательные её кварталы – едва не к полудню; сколько же там теряется часов. Здесь же, на самом рассвете, кажется, что впереди – уйма времени.

Перечитав запись, сделанную с перепугу в ночи, я сейчас готов смеяться в голос. Ведь по тону последних строк можно предположить, будто я поверил! Поверил, что вчера мне встретилось страшное порождение тьмы, овладевшее телом ребёнка. Можно ли принимать подобное всерьёз? Ох, вряд ли. Чем больше я вспоминаю эти её ужимки, прыжки, кривляние, то, что она даже не прикоснулась ко мне, а лишь шипела, тем сильнее укрепляюсь в подозрении, что это был не более чем розыгрыш; вероятнее всего, злая, сумасбродная выходка местных детей, прослышавших о новоприбывшем в Каменную Горку столичном человеке. Наверняка, затаившись в кустах, они от души похохотали над моей перепуганной сановитой физиономией и галопным бегством. Да, я почти слышу их смех и жалею об одном – что догадка столь запоздалая. Ох, как бы я надрал им уши!

Но как же она, маленькая бестия, выплясывала на тонких колышках, как скакала и каким страшным было её лицо! А впрочем… провинция, простой народ, а простой народ всегда перещеголяет хитростью и знать, и учёные головы. Дурить власть имущих, мстить нам за надменность и спесь – его призвание и в некоторой степени, увы, право. Но жестоко, ей-богу, жестоко. О tempora, о mores![24] Непременно упомяну этот инцидент в письме императрице, за которое вот-вот сяду. А молодых коллег попрошу предельно форсировать поездку: а ну как иначе они уже не найдут меня в здравом рассудке? Прошёл всего день в Каменной Горке, а я уже натерпелся. Я слишком стар для этой свистопляски, клянусь.

Так или иначе, я успокоен, настолько, что даже не стану вырывать страницы с прошлым потоком полуобморочной ереси. Пусть она останется как беспощадное напоминание: флёры фантазий заразны, и даже ты, человечишка, возомнивший себя светилом медицины, науки и просвещения, не защищён от того, что несёт детям Адама и Евы ночь. И я не о вампирах, а о глупых, беспочвенных, неконтролируемых страхах. Они ведь на самом деле знакомы мне не понаслышке.

До сих пор помню, например, один сон, после которого проснулся в холодном поту и не мог работать полдня. Вроде бы ничего особенного: я, как обычно, прихожу вечером домой, отдаю плащ лакею, следую в нашу гостиную, откуда слышу тяжёлые переливы музыкального камнепада… Мой сын сидит за инструментом и глядит на свои пальцы, на которых почему-то кровь, много крови. Я окликаю его, встревоженно спрашиваю, что случилось; не порезался ли он, а может, кто-то его обидел? Он поворачивает в мою сторону голову и… кричит. Просто кричит, страшно, хрипло, нечеловечески – и руки его вдруг начинают обращаться в крылья, а потом весь он – в птицу, серую, невзрачную, но, судя по огромным когтям и загнутому клюву, хищную. И вот эта птица уже, разбив стекло, вылетает в окно, а я просыпаюсь от истошного звона осколков… Ужас. Необъяснимый, нелепый ужас, но факт остаётся фактом: сердце моё так и замирало, а когда настоящий, живой Готфрид пожелал мне доброго утра да и принялся уписывать свои утренние молочные булочки и тирольский шпек, вовсе оборвалось. Святые угодники… до сих пор неприятно об этом вспоминать, хотя вряд ли это сновидение было каким-то дурным предзнаменованием, скорее, всему виной накопленная усталость.

Прервусь: слышу отдалённые шаги. Не ко мне ли? Наверняка принесли весточку из дома, пора бы Готфриду или благоверной моей написать хоть разок. Она любит слать мне вдогонку письма, да и Лизхен могла соскучиться; бремя сделало её сентиментальной. Или записка от кого-то из местных? Что бы это ни было, дела требуют меня: вот, уже стучат. Продолжу писать вечером. Такого обрывка на сегодня мне явно недостаточно.

6/13

Каменная Горка, «Копыто», 16 февраля, семь часов пополудни