Отравленные земли

Я опять вспомнил вчерашнее возвращение – бегом, по-заячьи! – в «Копыто». Даже в безветрие это вызвало озноб. Мои нервы, решил я, совсем сдали, и то ли ещё будет. Пора самому начать пить собственные бальзамы, иначе в Вену меня повезут, лишь чтобы подвергнуть соответствующему лечению. Как можно небрежнее я поинтересовался:

– А сегодня ночью вы ничего подозрительного не слышали? Или ещё кто-нибудь?

Капиевский тоже поёжился, растёр покрасневшие руки и мотнул головой:

– Ночью тут лучше не слушать, да и не смотреть. Я не верю в вампиров, а всё равно обычно хлебну крепкого и…

«Неверюневерюневерю». Это напоминало заклинание. Заклинание или самообман. Я невольно взвился и забыл о том, что обещал себе вчера, повысил голос:

– Вы говорите, что не верите, уже не первый раз!.. – Я запнулся и повёл носом. – Но ваше поведение выдаёт обратное, а проём вашей двери натёрт чесноком. Почему?

Ненадолго повисла тишина. Я досадливо топнул по хрусткой белёсой траве.

– Смеётесь надо мной? – беззлобно, ничуть не смутившись, а только устало вздохнув, спросил Капиевский. – Милости прошу. Сам иногда смеюсь.

Я ответил отрицательно. Мне перестало быть смешно, потому что улыбавшаяся мне с частокола, облизывавшаяся окровавленная девочка – то ли красавица, то ли чудовище, – была похожа на куклу. Ту самую, которая осталась лежать в детской комнате с задёрнутыми шторами. Принцесса. Там, не среди нас.

– Пожалуйста, постарайтесь решить вопрос вашей веры поскорее, вы можете мне пригодиться, – бросил я, уже собираясь уходить.

Выпад не достиг цели – я снова налетел на человека, готового мне противостоять. Капиевский, поднявшийся на крыльцо, расправил плечи, подкрутил правый ус и остро глянул на меня сверху вниз.

– А вы-то точно решили?.. Не пора ли задуматься, хотя бы ради детей?

Я мрачно промолчал.

– И знаете… мы как-то надеялись, что это вы нам пригодитесь. – Он, не отводя взгляда, положил массивную ладонь на дверную ручку. – Поучимся у вас, послушаем… Не хотелось мне верить, что рожа-то чиновничья везде одна.

В этот миг я окончательно определился с его национальностью: действительно малоросс, более того, так называемый kosak. Это их феноменальную гордость и вольнолюбие всё время отмечают солдаты и путешественники; они не признают ни царей, ни министров, и только делом можно завоевать их доверие и расположение. Я не нуждался ни в том, ни в другом и вправе был вовсе потребовать повиновения. Но, говорят, ещё одна казачья черта – умение метко бить по уязвимым местам. Я едва не отвёл глаза, хотя напрямую провинциальный доктор меня ни в чём не упрекнул.

– Я приложу все усилия. – Я прокашлялся. – Но для этого должен понять ситуацию. Пока я делаю единственно возможное: наблюдаю. Даже если я столкнусь с тем, что будет тяжело принять… – он ждал, и мне пришлось закончить, поражаясь, как естественно это даётся, – я буду бороться. И помогу. Знаю, звучит пока расплывчато и патетично, но…

Капиевский всё так же смотрел на меня вполоборота, но теперь слегка улыбался.

– Нет, звучит недурно. Добро, побуду заодно вашими глазами, ушами… а там решим. Я же вижу: вы не бездельник, просто в тупике. Я там же. Вместе проще.

– Как птицам нести дом, – тихо кивнул я. Мне чуть полегчало. – Спасибо.

Мы попрощались вполне тепло. Напоследок Капиевский попросил:

– Увидите случайно нашего священника – умолите поскорее выкроить минутку для этого дома. Я сейчас сам пошлю за ним, но кто знает, где он.

Я кивнул. Мысль о Бесике, мелькнув в омрачённом сознании, ничего там не рассеяла. Для Рушкевича беда с девочкой будет очередным доказательством… чего? Чего, если я не знаю даже, что написать императрице, чтобы не напугать её или не рассмешить? Я не ведал, как она отреагирует на набор фактов, которые я сейчас могу ей предоставить, и уже в который раз решил забыть пока о корреспонденции. На неё всё равно не имелось времени.

Всё столь же угрюмый, я покинул Капиевского, заглянул в «Копыто» за более специфичными инструментами вроде ретрактора[25] и вскоре, отыскав скучавшего извозчика, направился в гарнизон. Путь казался ещё унылее, чем накануне, зато судьба подкинула мне не такой скверный тарантас. У него, правда, потекла крыша, едва зарядил дождь, но здесь было теплее, чем в открытой телеге. В который раз я подумал о том, что Януша стоит почаще привлекать к деловым поездкам… правда, в места с более терпимыми дорогами, чем эта – грязная, раздолбанная и смертельная для наших колёс. Размышляя так, я смотрел в окно на пустоши, рощи, потом – на кладбище, у ворот которого мокли двое солдат.