Отравленный памятью

— Хорошо, — киваю, потому что мне уже порядком надоели эти недогангстерские фокусы. — О деньгах не беспокойтесь.

— А я и не беспокоюсь, — дёргает пухлым плечом. — Не было ещё в моей жизни такого, чтобы мне деньги не заплатили, поэтому о таких вещах как-то не привык париться.

— Работаете, видно хорошо, — заключает Роджер, чтобы заполнить неловкую паузу.

— И это тоже, — хохочет мужик, обнажая два ряда острых маленьких, словно у хорька зубов. — Или просто умею на совесть надавить.

О методах давления на совесть стараюсь не думать, но слишком живая фантазия рисует в воображении малоприглядные картины. Надо будет потом свои видения сценаристам "Пилы" послать — годный фильмец получится, уверен.

— Тогда связь будем держать через Карла, — говорит Роджер, которому, как и мне, не терпится уже покинуть этот до мельчайшей детали знакомый, но сейчас ставший неуютным кабинет.

— Угу, — кивает с поистине королевским достоинством мужик. — О сумме гонорара договоримся позже. А за задаток мерси.

— Лишь бы на пользу, — произносит Роджер, и мы уходим.

— Сколько ты ему заплатил? — спрашиваю, как только мы выходим на улицу.

— Тебе какая разница? Это же я с Карлом договорился, мне и платить.

— Но это не твои проблемы, — резонно замечаю, а Роджер фыркает.

— Арч, когда какой-то подонок угрожает женщине, любой нормальный мужик воспримет это, как личное оскорбление. Сечёшь?

— Не думал, что ты у нас такой рыцарь.

— Нет, брат, ты слишком хорошо думаешь обо мне, — ухмыляется Роджер. — Просто если я кого и презираю в этой жизни, то только домашних тиранов, которые измываются над женщинами.

Мне кажется, что в его словах много личного, потаённого, о чём сложно говорить вслух, но оно болит внутри и скребётся когтями.

— Ты мне расскажешь, что это за Карл такой расчудесный? — спешу перевести тему.

— Хорошо, — кивает Роджер. — Поехали в "Банку", а то на улице не стoит о таких делах трепаться.

* * *

— Карла я знаю с тех времён, когда Роджер был известен узкому кругу людей не как рыжий весельчак, а отмороженный придурок. Правда, тогда ещё у меня оба глаза были на месте, а борода расти категорически отказывалась.

Роджер сидит верхом на синей бочке — своём излюбленном месте. Хоть что-то в этой жизни стабильно.

— Ты никогда не рассказывал об этом, — замечает Филин, сидящий рядом со мной.

Роджер переводит на него задумчивый взгляд, хмурится и, закинув руки за голову, опирается на оштукатуренную стену.

— Рассказывать нужно то, чем хочется гордиться, — тяжело вздыхает и морщится. — Да и, по правде сказать, мне бы хотелось о многом забыть из того, чем приходилось заниматься.

— Но ты же знаешь, что от нас не услышишь упрёков, — говорю, потому что чувствую: Роджеру сейчас нужна поддержка.

— Да дело не в вас, — отмахивается и спрыгивает на пол. — А во мне. Есть вещи, о которых лучше не говорить вслух, потому что так есть хоть маленький, но шанс забыть.

— Сейчас ты готов делиться? — спрашивает Филин, выстукивая пальцами мотив на голенище высокого сапога, закинув ногу на ногу.

Роджер усмехается, скрестив руки на груди.

— Не готов, но иногда это необходимо. — И снова усмешка на губах, словно знак того, что мы подошли к какой-то черте, за которой ждёт много неизвестного. Слишком много.

Набрав полную грудь воздуха, точно впереди затяжной прыжок в пропасть, он начинает:

— Когда мне было тринадцать, мои родители развелись. Собственно, ничего необычного в этом нет, если бы только не желание моей мамы насолить отцу и доказать, что она ещё кому-то может быть нужна.

Кто ищет, тот всегда найдёт, и буквально через год в нашем доме появился посторонний мужик, который решил, что я буду считать его отцом, чего бы это ни стоило. Методы он выбирал разные, один дебильнее другого, но с каждым днём я ненавидел его ещё больше.

Мама плакала, просила меня не разрушать ей жизнь, с таким трудом налаженную. Я же не считал наше существование жизнью, поэтому на уступки не шёл. Лишь сильнее упирался. Ну не желал терпеть весь тот ад, что творился в доме ежедневно.

Я хотел, чтобы мама одумалась и выгнала этого идиота, но все мои попытки достучаться до здравого смысла родительницы терпели крах. Чем уж он её приворожил, одному Дьяволу известно, но она терпела все его фокусы. И ведь началось всё с безобидных подтруниваний над её внешностью, а вылилось в бесконечную череду отвратительных побоев.

Не вдаваясь в лишние подробности, скажу, что после того, как нашёл её на полу, почти без сознания, а этот мерзкий подонок сидел рядом и улыбался, сложно было себя контролировать. В глубине души я знал, что этим рано или поздно закончится, но гнал от себя эти мысли. А зря, нужно было прислушиваться к интуиции.

К тому времени мне уже исполнилось пятнадцать, ростом и силой я превосходил отчима, поэтому ничего не стоило и его физиономию превратить в фарш. О, если бы вы знали, сколько удовольствия мне это доставило, какой кайф ловил, когда в его глазах плескался ужас, а по штанам расползалось мокрое пятно!

До сих пор не жалею о своём поступке, хоть он и перековеркал всю мою жизнь. Но иногда долг становится выше последствий.