Отражение Беатриче

Маленький, очень бледный Сталин поаплодировал собравшимся, и они с удесятеренным восторгом заревели в ответ на равнодушно-привычные движения его покрытых пигментными пятнами старости рук. Минут через десять все, красные, с прилипшими ко лбу волосами, радостно сплоченные чем-то, чему они сами не знали названья, похлопывая друг друга по плечам, уселись опять за столы с тем дружеским расположением к жизни, с которым большое гвинейское племя, разбившее в джунглях враждебных соседей, прыжками вокруг золотого огня, и смехом, и рыком зовет подкрепиться добытою печенью, почками, легкими, короче: всем, кроме мозгов. Их немного, но хватит вождю и на завтра останется.

В Кремле же всего было много, так много, что съесть это все можно было за месяц. Но съели за вечер. Не прикасались только к тем блюдам, которые целиком стояли в центре столов: запеченным поросятам, севрюге, каким-то совсем уж диковинным рыбам с отвисшими и голубыми губами. А вот красную икру ели большими серебряными ложками, – ее приносили и приносили из кухни, выложенную в специальные формы в виде стеклянной Кремлевской стены, – и хотя в середине каждого такого блюда лежал один большой серебряный черпак для всех, желание поесть ее именно ложкой – своею облизанной, собственной ложкой – брало верх над правилами этикета. Икру зачерпывали, подносили ко рту, проглатывали с жадностью, аккуратно, до последней соленой ягодки, прощупывали языком опустевшее серебро и вновь запускали его в гущу красного моря. Все время произносились какие-то тосты, и розово-коричневый, с трясущимися бабьими щеками Ворошилов, взявший на себя роль тамады, просил, чтобы «наши пустые бокалы не плакали горько от нашей забывчивости».

– Чего ты не ешь? – раздраженно спросил ее Краснопевцев, и Анне показалось, что он давно все понял, давно почувствовал ее состояние и сейчас испугался того, что на ее лице не только не выражается общего восторга, но этот испуг, раздавивший ей сердце, уже проступил на нем, стал всем заметен. – Поешь хоть салата.

Она покорно положила в рот кусочек шелковистого помидора, покорно сглотнула. В рубиновых вазах принесли фрукты, и косточки во глубине виноградин янтарно сверкнули сквозь тонкую кожу.

– А сейчас, дорогие товарищи, – тряся щеками, сказал Ворошилов, – пока нам меняют приборы на сладкие блюда, давайте займемся культурой. Перед вами – ансамбль песни и пляски профессора Игоря Моисеева!

Опять загрохотали аплодисменты, на сцену выскочил казачок в лихо заломленной папахе, в малиновой шелковой рубашке, перепоясанной серебряным пояском, в ловко присобранных на щиколотках плисовых сапожках. Он выставил руку козырьком надо лбом, присел почти на корточки посреди сцены, словно бы внимательно всматриваясь в зал, потом восхищенно присвистнул и махнул рукой. По его знаку из левой половины кулис выскочили вприсядку такие же бравые, в тех же папахах, из-под которых белые, как налитая пшеница, сверкали чубы их, казаки, а справа, сложив на груди переплетенные, круглые, с ямочками на локтях руки, в венках из огромных веселых ромашек, выплыли крутобедрые казачки и, звонко отбивая подкованными каблучками своими о полированный пол Георгиевского зала, понеслись навстречу чубастым героям, как будто заждавшись их там, за кулисами.

– Сережа, я выйду, мне нужно поправить чулок, – прошептала Анна. – А то, говорят, скоро танцы, неловко...

– Иди, – сказал он спокойно. – Тебя там проводят.

И действительно: один из мужчин с золотыми аксельбантами, незаметно отлепившись от стены, тихими, но быстрыми шагами вышел вслед за нею из зала, догнал ее на повороте широкого коридора и негромко спросил:

– Уборную ищете? Это налево.

У дверей уборной он оставил ее, и Анна вздохнула с облегчением. Она отразилась во всех зеркалах и тут же увидела, что за ней следят чьи-то внимательные глаза. Женщина в белой нарядной форме, похожей на капитанскую, только без погон, поднялась с простого стула, на котором она сидела и читала газету до прихода Анны.

– Помочь чем-нибудь? – глуховато спросила она. – Имеем иголки, булавки. Вдруг что оторвалось, помялось...

– Спасибо, – пробормотала Анна и принялась поправлять перекрутившийся чулок.