Отражение Беатриче

«Смотри, какие интересные притчи встречаются у японцев. Одна мне так понравилась, что я решил ее даже переписать для тебя. Вот она:

Великий мастер меча Тадзима прогуливался однажды по своему весеннему саду и любовался расцветающими сливами. За ним шел мальчик-оруженосец и нес его меч. «Сейчас, – подумал мальчик, – было бы очень легко атаковать моего господина, раз он так поглощен созерцанием этих деревьев и не думает ни о чем другом». Тадзима вдруг резко оглянулся, словно бы высматривая кого-то. Никого не увидев, он вернулся во дворец и некоторое время стоял неподвижно, облокотившись о стол. У него было такое странное лицо, как будто он сходит с ума. Наконец слуга его не выдержал и спросил, как себя чувствует его господин. Тадзима ответил, что с ним все в порядке, но он не может избавиться от одного странного ощущения.

– Какого ощущения, мой господин?

– Когда я был в саду, – ответил Тадзима – я вдруг ощутил запах смерти. Но я оглянулся вокруг, и никого, кроме мальчика-оруженосца, рядом не было. Не понимаю, откуда же взялся этот запах. Меня огорчает, что с годами я становлюсь таким подозрительным и рассеянным.

Слуга немедленно позвал в комнату мальчика-оруженосца, и тот испуганно признался в мысли, пришедшей ему в голову, когда он сопровождал Тадзиму в прогулке по цветущему саду.

Тадзима радостно засмеялся:

– Ну, значит, со мной все в порядке!»

Шел снег на бульварах. И птицы на снежных деревьях блестели, когда розоватое солнце внезапно касалось голов их и крыльев.

Она поняла, что значила эта притча. Итальянец, который чуть было не разрушил ее жизни с мужем, находится рядом, и улица Веснина, где располагалось итальянское посольство, была очень тихой, приветливой улицей.

Однажды вечером, возвращаясь от родителей пешком, она долго бродила по кривым и темным переулкам, где пахло печным горьким дымом и снег так сиял на верхушках сугробов, как будто готов был заплакать от счастья. Рукою, вынутой из перчатки, она подхватывала его рассыпающееся сиянье, слизывала с ладони и шла дальше. Переулки не заканчивались, а переходили один в другой, фонари раскачивались от ветра, прохожих почти что и не было. Окна деревянных домов постепенно гасли и становились голубоватыми от лунного света. В них двигались черные тени: одна из этих теней, особенно гибкая, тонкая, странная, подошла к окну и высоко подняла руки с растопыренными пальцами. Анне показалось, что над ее головой выросли ветвистые оленьи рога. Тень уронила руки, и рога исчезли. Потом задернулась занавеска. Она пошла дальше, стараясь как можно осторожнее ступать по выпавшей с неба белизне, которую дворники еще не убили своими скребками. Снег выпал внезапно, а дворники спали, и жены их спали, и малые дети. За одним из окон, в котором была настежь распахнута форточка, раздались неуверенными, наверное, детскими пальцами разыгрываемые гаммы. Она остановилась и подняла голову. Гаммы доносились с невысокого второго этажа, их острые милые звуки напоминали нестройное пение птиц, и сейчас – вместе с сиянием снега, тишиной и запахом печного дыма – они стали частью какого-то сада, который вдруг радостно вырос в душе и стал распускаться в ней, переполняясь движением веток и блеском растений. Сад был весь весенним, лучистым и жарким.

– А вдруг со мной что-то случится сегодня? – сказала она в темноте.

И тут же восторг такой силы, который она испытывала только в детстве и от которого хотелось громко и беспричинно смеяться, охватил ее. Она распахнула шубу и подставила всю себя – в одной только тоненькой шелковой блузке, с открытою шеей, – идущему снегу.

– А может быть, завтра. Да, может быть, завтра.