Отражение (СИ)

Хибари было противно до одурения. Он чувствовал Мукуро физически, чувствовал и внутренне. Это было хуже ночных кошмаров и назойливых воспоминаний, хуже того, что было между ними в далеком прошлом, хуже, чем он представлял себе несколькими минутами ранее, пока спускался вниз по лестнице. Он закрыл глаза, надеясь на то, что это поможет пережить ему происходящее легче, но остальные чувства, лишившись зрения, обострились едва ли не в два раза, и он поспешил разомкнуть веки. Мукуро вдалбливался в него с непонятным жестоким остервенением, прижимал его руки к подлокотнику, заведя их за голову, и слюнявил шею и ключицы, прикусывая кожу, опаляя ее раскаленным дыханием. Боль Хибари не волновала, он испытывал боль и сильнее, но он страдал не из-за этого. Он почти видел ее: толстую крепкую цепь, обматывающуюся вокруг его шеи, сковывающую руки и ноги, надежно заковывающую сознание. Он смаргивал зацепившиеся за ресницы лепестки сакуры, переживая воспоминания Мукуро, которые тот милостиво позволил ему увидеть. Видел себя в ином свете, со стороны, видел Катсу, его разметавшиеся по подушке волосы, поплывший взгляд и закатившиеся от удовольствия глаза, и ему хотелось закрыться, оборвать образовавшуюся связь, хотел вывернуться наизнанку и помыться: словно на нем толстым слоем налипла грязь и засохла, не давая себя содрать. Его тошнило, кружилась голова — от запаха вишни, приторного аромата шоколада, исходившего от Мукуро, он чувствовал себя униженным и раздавленным, и его гордость уже замолкла, погибнув в страшных муках.

Ему отчаянно хотелось, чтобы это оказалось его самым дурным, нереально реальным ночным кошмаром. Хотелось проснуться, открыть глаза и понять, что ему просто привиделось. Хотелось откупорить тугую крышечку стеклянного пузырька, высыпать на ладонь несколько круглых разноцветных таблеток и проглотить их, чтобы притупить захлестывающую с головой панику и отвращение.

В какой-то момент он поймал себя на том, что улыбается, запутавшись в собственных ощущениях. Как только он осознал, что находится в суровой реальности, улыбка тут же перестала играть на его губах. Он лежал лицом вниз, дергался взад-вперед от ритмичных, рваных толчков внутри своего тела, и бессмысленно смотрел на свою руку, на которой темнела кровь. Не его — Мукуро. Почему-то это действовало успокаивающе.

Мукуро задышал учащенней, быстрее задвигал бедрами, схватившись за его талию и буквально натягивая его на себя. Кея чувствовал, как стекает по ногам смазка и, возможно, кровь.

Ему внезапно стало смешно.

Он сильный. Он уверен, что во всем мире у него стоящих соперников в силе всего раз-два и обчелся, уверен, что смог бы победить Мукуро без особого труда, смог бы убить его или, на худой конец, сдать обратно Вендиче и наблюдать за его пребыванием в консервной банке, но судьба распорядилась иначе. Он был сильнее, но он был вынужден подчиняться.

Он не задумывался о том, что мог бы отказаться от такой неравной сделки, потому что внезапно для него самого оказалось, что Катсу ему важнее чего бы то ни было — дороже даже самого важного в его жизни — гордости.

Мукуро кончил с протяжным стоном и устало обмяк, навалившись на него. Хибари даже обрадовался, что все прошло относительно быстро, хотя и знал, что ночь только началась, а Мукуро слишком долго ждал, чтобы удовлетвориться малым.

— Ты избавился от воспоминаний? — участливо спросил Мукуро, сдувая длинную челку, спавшую на лицо. — Я подарю тебе новые — много, очень много. Если Савада не убьет тебя, то мы с тобой создадим столько воспоминаний, что хватит на несколько жизней.

Хибари хотелось, чтобы Савада убил его. Иногда бывает такое, что можно выиграть, только умерев, и он мог бы пожертвовать собой, чтобы одержать победу. Ему хотелось, чтобы Савада понял, чтобы убил, потому что он знал, что Мукуро после такого долго не проживет. Тсуна бы достал его из-под земли, вытянул бы его из самого ада… Нашел бы способ избавить Катсу от цепи, освободить его. Он бы смог о нем позаботиться, даже лучше, чем смог бы сам Кея.

Время тянулось так медленно, что казалось, словно оно вовсе застыло на месте. Хибари думал, что утро наступило уже раз пять, а Мукуро все терзал его, давая нестерпимо короткие мгновения для передышки. Один раз Хибари не сдержался и ударил его, Мукуро это даже понравилось, он смеялся и просил сопротивляться, стискивал разведенные в стороны бедра до синяков, впиваясь пальцами в кожу, закидывал его ноги на свои плечи, блаженно улыбаясь, покрывая поцелуями-укусами шею и скользя влажными ладонями по груди. Кея упорно молчал, не позволяя себе издать хотя бы писк, но это было и не нужно, потому что Мукуро, благодаря цепи, прекрасно слышал, как он стонал в душе, пытаясь собрать осколки своего достоинства.

— Зачем сдерживаться? — шептал он в висок, вбивая его в подушки глубокими резкими толчками. — Кроме меня, тебя никто не услышит, даже Катсу.