Отражение тайны

А Мастер в это время разворачивал перед зашедшим морским трудягой свой новый ковёр, который едва успел соткать к рассвету. Рисунок словно дышал ветрами и свободой. Большой корабль тяжело взбирался на океанскую волну. За кормой виднелась гряда островов: чудных, волшебных, с дивными растениями. И вода была прозрачна, сквозь её толщу можно было различить ракушки и водоросли, облепившие днище корабля. Огромные белые паруса, разрисованные золотыми крестами, несли этот корабль к родной земле.

– Но Мастер! Мастер! Откуда вам… Ведь это тот самый корабль, на котором я провёл в море восемь долгих месяцев! Это же… – голос матроса срывался на шепот, восторг сменялся благоговением, – это те острова, два больших и пять чуть поменьше… Святая Дева! От Бога или от дьявола ваш талант, сеньор Мастер?

И вновь в уголках старческих губ мелькала улыбка, и вновь барабан заправлялся нитью, и по рыбацкому посёлку, который уже раз, пробегала весть о чуде, сотворенном руками Мастера. А матрос, пораженный увиденным, нёс в дом старика огромный, сочащийся вкусной слезой круг сыра. И пучок зелени. И немного оливок. И кувшин доброго андалузского вина.

Никто не знал, сколько Мастеру лет. Сам же он давно перестал вести счёт годам, которые высеребрили волосы и сделали тело дряхлым и невесомым.

По утрам Мастер выходил привычной тропой к морю, чтоб умыться и набрать воды, чтобы позже, когда станет совсем жарко, смочить лицо и затылок. Для окраски нитей морская вода не годилась, приходилось носить воду из колодца на другой стороне поселка. Тяжкой, слишком тяжкой была ему ноша, но Мастер знал: всё, что идёт из сердца и снов, проходит через руки. Его труд. Его ноша. Краска должна быть замешана им самим, его руками. И брёл он долго, закрыв глаза, приветствуя медленными кивками встречающихся жителей. Раз за разом. Год за годом. Уже столько лет, сколько листьев облетело с деревьев у храмовой площади. Это был его медленный ритуал и долгий спор с самой судьбой. А морская вода – лишь для того, чтобы чувствовать Великое Море Создателя, как говорил о своём ритуале Мастер.

Тропинка сворачивала влево, уводила в сторону от широкой дороги к причалам, ветвилась на множество других тропок и стёжек, но он шел верно, всегда одним путём. К небольшой бухте с высоким валуном, прикрывавшим береговую полоску от волн даже в сильную непогоду. Медленно раздвигая босыми ногами ворох слежавшихся водорослей с кое-где застывшими студнями медуз, он входил в приятно холодящую влагу, и изумрудные переливы играли на его лице. Вода была подобна жидкой бирюзе, насыщенной берилловыми тонами. Шустрые мальки сновали между ног, и небо купалось в этой воде.

Но таким море было для других. Старик видел лишь черные волны, катящиеся под чёрным же небосводом, и слышал тревожный крик чаек. Но никогда – ни разу! – Мастер не выплеснул стоящую перед глазами черноту на свои ковры. Его пальцы безошибочно смешивали охру и пурпур, изумрудное лето и ореховую осень, темноту новолуния и белизну зимы, а после вели челнок, превращающий нити в ткань, а цвета – в картины на ковре. Ночь не была ему помехой. Умелые пальцы соединяли нити суконным или саржевым плетением, реже – тафтяным, годящимся для шелка: ведь в поселке было не так много людей, позволявших себе покупать на ярмарках шёлк. Но иногда, хотя бы раз в год, Мастер сплетал особую ткань. Ткань, называющуюся восьмивязным атласом, секрет которой верно хранили руки. И это были невероятные, богатые, как сам белый свет, поделки. Водились ли у него деньги? Наверное. Он не знал и не обращал на это внимания. А по правде говоря, иногда вовсе забывал, что на свете есть деньги. Он думал – зачем они миру, если у мира есть всё? Покупки делал мальчишка поселкового старосты, которого воспитывали в честности и святости и который рано или поздно должен был стать новым старостой.

Шло время, менялись люди. Где-то начинались и прекращались войны, кто-то умирал, у кого-то рождались дети. Волны смывали старые причалы, и ветер уносил обрывки давно забытых клятв. И продолжали опадать листья. Менялось всё, только Мастер по-прежнему творил из нитей живое чудо, и огонёк мерцал в его окне каждую ночь. Больше для других, чем для него самого. И вскоре весть о ткаче-искуснике донеслась до Мадрида.

В блестящем лаковом экипаже въезжал Мастер на каменный настил моста, ведущего в замок Аламеда. Рядом с ним, бережно держа в руках ковры, отобранные слугами известного кастильского гранда, сидели на покрытых бархатом лавках трое жителей посёлка, сопровождавшие Мастера. Им пришлось проделать неблизкий путь. Через Лорку и Альбасете, через Ла-Роду и Таранкой. Мастер молчал. Молчали и его провожатые. Только изредка прикладывались к дорожной фляге с водой. Лошади устали, а форейторы всю дорогу кривили лица. Им ещё никогда не доводилось сопровождать столь низкородных пассажиров.