Отражение Улле

Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями — дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг — все, конец. Лес кончился, дальше — пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы — деру.

— Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?

— Тебе интересно — сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков — не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки — во! — выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.

И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть — и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…

— Что? — спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.

— А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.

— Почему же из-за меня?

— Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, — Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.

Орми повернулся к Эйле:

— Спишь?

— Нет. Я слушала.

— Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.

— После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.

— Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?

— А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?

— Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?

— Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.

— Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще — до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.

— Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:

— Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.

— Если это не случайность.

— Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.