Отражение в метро

Возвращаюсь после уроков в темноте позднего вечера – бездомные все так же лежат на земле, некоторые переговариваются между собой, кто-то читает с фонариком… атмосфера общежития, если забыть о реальности.

Спускаюсь в метро. Мне до Славянского бульвара – вечером я предпочитаю выходить из метро как можно ближе к дому.

В вагон заезжает коляска с инвалидом Афгана или Чечни, или с жуликом под ветерана. Накал трагедии увечных ветеранов, матерей смертельно больных детей, беременных с протянутой рукой, бездомных и безработных уже не тот, что годы назад, но не иссяк. К ручке коляски привязан целлофановый пакет для подаяний. Хорошо, что на следующей станции он выезжает из двери посередине вагона, потому что в следующем пролете вагона на полу спит на боку мохнатый уличный волкодав, занимая весь проход между сиденьями, занятыми пассажирами. Спит безмятежно, как это бывает у животных, безбоязненно, что на него наступят. Час пик уже схлынул, но народу достаточно, и тем не менее все аккуратно переступают спящую собаку, никто ее не будит и не прогоняет.

Эпоха девяностых и нулевых оставила свой след, который в метро проявляется особенно ярко, вплоть до сегодняшнего дня. В переходах метро просят милостыню древние старушки со слезящимися глазами. В торце вагона мёртвым сном спят безликие бомжи в намотанной одежде, обняв мешки… Я соглашаюсь видеть такое за пределами страны, но не у себя дома.

В переходах метро играют музыканты. Скрипка, флейта, контрабас – то, что можно принести с собой; соло, трио, квартет. Играют, как правило, профессионально. Народ у нас образованный, студентов творческих вузов много и отношение к жизни с советских времен изменилось. Меня воспитывали на музыкальной классике разных жанров, и я ценю талантливое исполнение. Но меня отталкивают уличные представления, если только они не организованы, – меня коробит нужда.

Я услышала его скрипку издали, но звучала она так, что я сошла со своего маршрута и пошла на ее звуки. Идти пришлось довольно далеко по переходу, совсем в другую сторону от моего пути, но звуки, чем ближе, тем больше завораживали – тот, кто играл, завораживал собой, рассказывал так, что не прийти к его музыке было невозможно. Никто не стоял рядом с ним и не слушал, но у меня не было лишних денег, поэтому я остановилась вдали, чтобы не привлекать его внимания. Это был молодой, но взрослый музыкант, и чем дольше я слушала его, тем яснее понимала, что это зрелый мастер, редкий феномен, а в таком случае, что он делает здесь?… Музыка продолжалась, и я села на выступ стены, у которой пряталась – готовая остаться с его музыкой навсегда, потому что, пока она звучала, оставить ее было невозможно.

Я просидела так довольно долго. Пьеса закончилась. Музыкант изменил положение рук, скрипки, тела, посмотрел на меня издали и едва заметно поклонился.

Путь моего сына до работы проходит от метро Славянский бульвар через Парк Победы и дальше.

Утром он уезжает на работу, я – за компьютер. Через полчаса на экране возникают сообщения о взрыве в метро между Славянским бульваром и Парком Победы.

Быстро просчитываю время, пытаясь установить, где может быть сын.

В это время он звонит сам:

– Мам, я в порядке, меня там не было.

Хорошо, что моим родителям уже не приходится переживать. Им хватило страха за внука-студента в эпоху взрывов в метро. Хотя взрывы происходили в другой стороне от наших ежедневных маршрутов, но взрослый внук и заведомые маршруты – комбинация крайне ненадежная.

В последние годы мама предпочитала ездить на наземном транспорте. Метро утомляло ее, хотя она пользовалась им только днем, избегая часа пик. Мама доезжала на автобусе до Дорогомиловской заставы и пересаживалась на троллейбус, который довозил ее до места назначения. Троллейбус в этот час был малолюден, и за окном светлым днем проплывали московские проспекты. Мама не уставала.

Я попробовала ее маршрут, и он мне понравился. Действительно, ритм и загруженность метро, стремительное движение пассажиров, искусственное освещение, шум поездов – в какой-то момент утомляют.

При выходе с платформы на переход, в нарастающей толпе предстоящего часа пик, в гуле поездов меня сзади кто-то окликает и с размаху обнимает. Я быстро оборачиваюсь.

– Слушай: я по шубе тебя узнал!

Шуба у меня мамина, из китайской собаки, белая с черными пятнами, покупка лихих 90-х. Но греет, как никакая другая – шубы из собаки считаются самыми теплыми, – а я сильно мерзну и не променяю ее ни на какой пуховик, хотя теперь она уже пожелтела, и это уже не белая собака с черными пятнами, а стильный старый желтый козел с бурыми подпалинами. Пуховик мне настоятельно рекомендует сын, который давно покушается на мою шубу – он выкидывает из дому все, что не соответствует современному интерьеру.

– Невероятно! Встретиться в Москве! – передо мной друг юности, одновременно сосед по району, художник, писатель и мой постоянный собеседник. Причем, наши пути пересеклись далеко от дома.

Действительно, случай исключительный – всем известно, что в Москве встретиться невозможно.