Отражения в золотом глазу

И сейчас, с приходом Т. Т., в доме воцарилось прежнее ощущение веселой компании и суеты. Гадание, по-видимому, закончилось, и Ф. Джэсмин положила десять центов на белое фарфоровое блюдечко, стоявшее на столе; хотя установленной платы за гадание не существовало, те, кто, интересуясь своим будущим, приходил к Большой Маме, платили столько, сколько считали необходимым.

— Ну, Фрэнки, я еще не видывала, чтобы кто-нибудь рос так быстро, как ты, — заметила Большая Мама. (Ф. Джэсмин съежилась, ее колени слегка подогнулись, и она сгорбилась.) — Какое у тебя красивое платье! И серебряные туфельки! И шелковые чулки! Ты выглядишь как взрослая девушка.

Ф. Джэсмин и Хани вышли из дому вместе, и ее по-прежнему не оставляло чувство, что она должна ему что-то сказать. Джон Генри, который ждал ее в переулке, бросился к ним, но Хани не взял его на руки и не закружился с ним, как он иногда делал. В этот вечер Хани был холоден и печален. Луна светила белым светом.

— Что ты будешь делать в Форкс-Фоллз?

— Да просто погуляю.

— Ты веришь в гадание? — Хани не ответил, и Ф. Джэсмин продолжала: — Помнишь, как она крикнула, чтобы ты убрал ноги со стола? Я была потрясена. Откуда она знала, что ты задрал ноги на стол?

— Увидела в зеркале. Она велела повесить зеркало у двери, чтобы видеть, что делается на кухне.

— А! — сказала Ф. Джэсмин. — Я в гадание не верю.

Джон Генри держал Хани за руку и, задрав голову, смотрел ему в лицо.

— Что такое лошадиная сила? — спросил он.

Ф. Джэсмин ощущала силу свадьбы, она словно давала ей право последний вечер распоряжаться и советовать. Ей нужно было что-то сказать Хани — предупредить его или дать какой-то мудрый совет. И пока она раздумывала, ей в голову пришла одна мысль. Это было так ново, так неожиданно, что она остановилась и замерла на месте.

— Я знаю, что тебе нужно сделать. Тебе нужно уехать на Кубу или в Мексику.

Хани ушел на несколько шагов вперед, но, услышав ее слова, он тоже остановился. Джон Генри остановился на полпути между ними и переводил взгляд с одного на другого. В белом свете луны его лицо казалось таинственным.

— Конечно же! Я говорю вполне серьезно. Какая радость болтаться между Форкс-Фоллз и этим городишком? Я видела очень много фотографий кубинцев и мексиканцев. Они живут весело. — Она помолчала. — Я вот о чем: по-моему, тут ты никогда не будешь счастлив. Мне кажется, тебе нужно уехать на Кубу. Кожа у тебя светлая, и ты даже похож на кубинца. Ты мог бы уехать туда и стать кубинцем. Ты выучишь их язык, и никто там даже не догадается, что ты цветной. Понимаешь, что я хочу сказать?

Хани стоял неподвижно, как темная статуя, и, как статуя, безмолвный.

— Что? — опять спросил Джон Генри. — На что они похожи, лошадиные силы?

Вздрогнув, Хани повернулся и зашагал по переулку.

— Это одни фантазии, — сказал он.

— Вовсе нет! — Довольная, что Хани сказал «фантазии», она тихо повторила это слово про себя и продолжала настаивать: — Почему же фантазии? Запомни мои слова — это самое лучшее, что ты можешь сделать.

Но Хани только рассмеялся и повернул за угол.

— Пока! — крикнул он.

Улицы в центре города напоминали Ф. Джэсмин карнавальную ярмарку. Здесь была та же атмосфера праздничной свободы, и так же, как утром, она почувствовала себя законной участницей всего происходящего, и ей стало весело. На углу главной улицы какой-то человек продавал заводных мышей; безрукий нищий с жестянкой между колен сидел по-турецки на тротуаре и смотрел по сторонам. Ф. Джэсмин никогда раньше не видела набережную вечером, потому что по вечерам ей полагалось играть где-нибудь возле дома. Склады на другой стороне стояли темные, но квадратное здание фабрики в дальнем конце улицы сияло всеми окнами, оттуда доносилось слабое гудение и запахи красильных чанов. Большинство магазинов было открыто, и разноцветный свет неоновых вывесок рекой струился по улице. На каждом углу стояли солдаты, другие солдаты прогуливались с девушками. Все звуки казались неясными, смазанными — то были звуки позднего лета: шаги, смех, и надо всем зовущий кого-то голос из окна верхнего этажа. Дома пахли нагретым кирпичом, и подошвами своих новых серебряных туфель Ф. Джэсмин ощущала тепло тротуара. Она остановилась на углу, напротив «Синей луны». Ей казалось, что утро, когда она познакомилась с солдатом, было очень давно — его заслонили часы, проведенные на кухне, и солдат почти утратил реальность. Назначенная встреча весь день казалась чем-то очень далеким. И теперь, когда было уже почти девять часов вечера, Ф. Джэсмин заколебалась. Ее тревожило необъяснимое чувство, что произошла ошибка.

— Куда мы идем? — спросил Джон Генри. — По-моему, нам уже пора домой.

Ф. Джэсмин вздрогнула от неожиданности — она совсем забыла про мальчика. Джон Генри стоял, сдвинув колени и широко открыв глаза, в испачканном костюме.

— У меня дела в городе. Иди домой, — распорядилась она.

Джон Генри посмотрел на нее, вытащил изо рта надувающуюся жевательную резинку и попытался приклеить ее за ухом, но от пота его ухо стало слишком скользким, и он опять сунул ее в рот.