Отраженный свет

— Да какое еще озеро, откуда ему здесь быть?

— Не знаю, только там - везде вода.

Я забираюсь на дерево. На огромном пространстве спокойной воды издевательски поблескивают лунные дорожки. Что за наваждение? Внимательно оглядев смутные силуэты сопок, я как будто узнаю место. Да, это та самая речка. Но откуда взялось это загадочное озеро? Наводнение? Но почему тогда все так идиллически спокойно, прямо пастораль какая-то, лунная ночь на Днепре! Да и дождей сильных уже давно не было...

Ясным в нашем положении было лишь одно - до рассвета нам на тот берег не перейти. В чем здесь дело, разберемся утром, а сейчас - спать. Надо хоть немного отдохнуть, завтра предстоит еще очень тяжелый бросок.

Спим на пышном ложе из веток. Стасика, несмотря на все его протесты, устроили спать в двух мешках сразу. Один внутри другого. Так теплее. А мы с Иваном Лексанычем втискиваемся в оставшийся спальный мешок вдвоем. Всю ночь меня мучают опасения - как бы не пошел дождь, как бы не сдох Тарапул... И сможем ли мы перейти это загадочное озеро?

...Река и море - извечные противники. Река неторопливо - в час по чайной ложке, но с завидным постоянством, выбрасывает в море ил, песок, гальку. Не страшны для бездонных морских глубин такие мелочи. Но река течет не день и не год. И какой бы малой она ни казалась, а каким бы величественным ни было море, победа останется на стороне реки. Море сначала мелеет, а потом вовсе должно исчезнуть. Но может ли грозная стихия смириться перед какой-то невзрачной речкой? Море бунтует, море пытается преградить путь реке. Разбушевавшись, своими широкими ладонями бросает оно в горло реки горсти песка. Нагромоздив высокий штормовой вал, море упрямо двигает его перед собой, тесня реку вспять. И вот оно уже торжествует победу. Путь реке прегражден высокой плотиной. Но надолго ли? Все так же не торопясь, в час по чайной ложке, заполняет река огромное водохранилище, растекаясь по прибрежной равнине. Медленно, сантиметр за сантиметром, поднимается вода за плотиной. Осторожно отыскивает она место, где плотина пониже. И вот - нашла. Сначала за гребень вала прорвалась одна маленькая струйка, и тотчас же исчезла в сыпучем песке. Все длиннее становится ложбинка, и вот струйка уже снова достигла моря. Она совсем не похожа па реку. Ее может переползти, едва замочив ноги, даже самая маленькая букашка. И все-таки это уже река. С каждой минутой она становится все шире и глубже, все быстрее размывает сыпучую песчаную перемычку, и вот уже водопадом, с ревом хлынуло в прорыв все водохранилище. Теперь устье реки будет здесь, может быть, за несколько километров от старого устья. Сольется в море вся вода, накопившаяся за время долгого плена, и снова успокоится река, снова неторопливо понесет в море свои неизменные песок, ил и гальку. И опять все тихо до следующего шторма.

Наутро находим брод в нескольких километрах выше устья. Перейдя реку, долго еще идем по полузатопленной равнине, то и дело проваливаясь по пояс в незаметные в густой траве ямы. Потом целый день идем по песку. Теперь наш враг - только расстояние.

Больших рек здесь уже не должно быть. Наступает темнота, а мы все идем и подгоняем Тарапула. Наконец, пришли.

В поселке за Стасика сразу же принимается фельдшер. Осматривает его, меряет температуру, дает какие-то порошки, делает уколы. Сознание, что Стасику, наконец-то, оказывается хоть какая-то квалифицированная медицинская помощь, действует успокаивающе. Всю ночь без перерыва работает рация. Где-то там далеко разыскивают врача. И снова в эфире - бесконечные точки и тире: симптомы, история болезни, принятые меры. Ответ ясен, и медбрат ухаживает за Стасиком уже более уверенно.

Самолет приземляется на рассвете. Вместе со Стасиком я отправляю и Ивана Лексаныча. Пусть будет рядом с ним. Хотя вряд ли там потребуется какая-то наша помощь. Все, что надо, сделают и без нас. Просто хочется, чтобы Стасик не чувствовал себя брошенным, одиноким. Вдвоем веселее.

Самолет улетает. Что же мне теперь делать? Сначала, конечно, надо позаботиться о Тарапуле. Идем с медбратом смотреть коня. Взглянув на рану, он ужаснулся. Бок у коня прогнил уже насквозь. Когда Тарапул дышит, и бока его мерно вздымаются и опускаются, сквозь рану, хлюпая гноем, входит и выходит воздух. Заражение грудной полости неизбежно. Теперь никаких сомнений быть не может - конь обречен. Чтобы хоть как-то облегчить его страдания, медбрат делает ему промывание, ставит на рану тампон с мазью и крепко прибинтовывает его через всю грудь. Я ухаживаю за конем как могу. Подтаскиваю ему сена, овса... Уздечку снимаю. Навсегда... Эх, Тарапул, Тарапул! Вот и прошел ты свой последний маршрут...

Представляю, что успел передумать Коля, когда увидел меня одного, без людей и без коня... При встрече не было обычных шумных приветствий и восторженного выкладывания, с места в карьер, многочисленных геологических новостей. Рассказываю, что со Стасиком, о последнем маршруте Тарапула.