«Отречемся от старого мира!»

Сказано хорошо, но несколько неопределенно. Действительно: почему верхи вдруг уже не могут управлять по-старому, а низы не желают по-старому жить? Почему именно в этот момент?

Самая распространенная точка зрения: «усиливаются, больше обычного, страдания и лишения широких народных масс».^{186} Эта точка зрения была в СССР традиционной; она хорошо объясняла, как правильно и вовремя большевики делали революцию. Однако она принципиально и полностью неверна.

В 1789 г. французские простолюдины были самыми богатыми простолюдинами в Европе. А парижские лавочники — самыми богатыми простолюдинами во Франции. Тем не менее, именно они-то и начали Французскую революцию, которую у меня не достанет душевных сил назвать «великой».

Так же точно в 1917 г. российское простонародье уж по крайней мере не голодало. Подданный Российской империи 1917 г. даже в условиях войны жил лучше, чем в 1907-м, а тем более — в 1897 г. И тем не менее.

В чем же дело?

В том, что у революций есть своя закономерность, свой спусковой крючок. Они происходят там и тогда, когда соблюдается важнейшее психологическое условие: люди живут все лучше и лучше, ждут дальнейшего улучшения — а их ожидания не сбываются. Об этом тоже написано не раз, но — увы! — не для массового читателя.^{187}

XIX столетие стало веком сплошных революций потому, что было временем стремительного улучшения жизни. В XVII–XVIII вв. люди обитали в мире, где каждое поколение живло примерно так же, как предки. Люди XIX века привыкли, что год от года, буквально на глазах, жить становится все интереснее, удобнее, приятнее, безопаснее. Если на пути этих непрерывных улучшений возникала остановка — она воспринималась как чудовищная несправедливость, в которой обязательно кто-то персонально виновен.

Российская империя начала XX века изменялась с невероятной скоростью. Мало рукотворных чудес науки и техники: с 1905 г. в стране появился какой-никакой, но парламент — Государственная дума. Все подданные были уравнены — хотя бы формально; крестьяне перестали быть сословием неравноправным. В прессе свободно обсуждалось то, что было под запретом десятилетия и века.

Люди ждали, что дальше будет только лучше: богаче, справедливее, свободнее. А тут война. Естественно, во время войны и материальные условия жизни ухудшаются, и быт солдата в самой комфортабельной казарме хуже, чем дома. Не говоря об ограничениях свободы (еще раз скажу — до чего же прав был Столыпин!).

Конечно, ухудшение условий жизни можно пережить и без бунтов да революций — если видеть в этих ухудшениях смысл и доверять своему правительству. Но правительству в Российской империи давно и никто не доверял, а смысла в войне не видели по крайней мере 70 % населения, в том числе 90 % участвовавших в войне солдат.

Конечно, революции в конце концов грянули и в других странах Европы — но позже, чем в России и чаще всего — под влиянием событий в России. Это произошло потому, что в России слишком долго не проводили необходимых изменений. В России меньше верили правительству. В России революционная пропаганда больше действовала на людей. В России слишком многие жили вне цивилизации.

Стали черствыми французские булки? А чем этот предлог хуже другого?

В декабре 1916-го — январе 1917 гг. бастовали и «протестовали» до 700 000 человек по всей России, особенно в Москве и Петрограде.

23 февраля 1917 г. на улицах Петрограда появляются взволнованные толпы. Выкрикиваются лозунги: «Долой!», «Конец войне!» и «Свергнем царское правительство!». То есть люди выбрасывают политические лозунги, а вовсе не требуют свежих французских булок.

Этим пользуются агитаторы. Родственники (которых, увы, уже нет на этом свете) рассказывали мне, как, несмотря на строгие запреты, бегали «смотреть революцию». Как конные казаки пытались преградить дорогу толпе, прущей к Зимнему дворцу, как агитаторы с красными бантами, присев от напряжения, обеими руками наводили револьверные стволы на казаков. Выстрелы, огонь, страшный крик толпы, скачущие всадники, блеск обнаженных сабель, кровь на мостовой, Любители такого рода зрелищ могут радоваться.

Ситуация выходит из-под контроля стремительно. Население Петрограда не хочет подчиняться правительству — и не подчиняется, хоть ты тресни!

Солдаты гарнизона? Они не мешают восставшим толпам, они сочувственно слушают. Не все они такие уж страшные враги царизма, тем более — не все убежденные эсеры и коммунисты, но ведь на фронт не хочется никому, 27 февраля к восстанию примкнуло до 70 000 солдат Петроградского гарнизона. Они захватывают Арсенал, раздают восставшим рабочим до 40 000 винтовок.