Отречение от благоразумья

(Приписка на полях: Через неделю осторожного приглядывания и вдумчивых размышлений я напросился на приватную беседу с отцом Мюллером, в ходе которой пришлось приоткрыть завесу тайны над кое-какими моими делишками, а самое главное, признаться в недавнем дезертирстве с поля битвы, где неустанно сражались полчища английских ведьм и Святая Церковь... По окончании аудиенции мне было разрешено и далее вести не слишком добродетельный образ жизни, не забывая при этом смотреть и слушать в оба, занося все свои наблюдения на безотказную бумагу или сообщая о них в устной форме. Обо всем остальном герр Мюллер позаботится лично.

Через два дня отец Густав нежданно порадовал меня привезенным из города рескриптом приора Ордена Иезуитов об официальном переводе некоего Райана ап Гвиттерина в парижскую апостольскую нунциатуру. Да-а, связи и возможности у нашего патрона огромные...)

Верным помощником и настоящим оруженосцем герра Мюллера в тяжкой борьбе с кознями врага рода человеческого стал уравновешенный, дюжий и белобрысый отец Лабрайд из Глазго — pater Labride, как гласила его подпись на документах в нашем архиве. Родом происходил он из уважаемого в Шотландии клана Мак Калланмор и мне всегда казалось, что тартан в клеточку и устрашающих размеров меч подходят отче Лабрайду гораздо больше, нежели ряса доминиканца и кипарисовые четки. Впрочем, черного кобеля не отмоешь добела, свинью не заставишь петь соловьем, и во что шотландца не выряди, он все равно будет искать, где бы выпить и нету ли поблизости кого-нибудь из проклятых англичан, дабы в очередной раз доказать им, кому на самом деле принадлежит гористый кусок земли на севере Британских островов.

Здоровенный отец Лабрайд не составлял исключения, изо всех сил стараясь проявлять смирение и рвение в возложенной на него миссии, однако стоило вечерком пригласить его на стаканчик-другой, да еще непредусмотрительно положить на виду любой музыкальный инструмент, обладающий струнами... Поистине, любовь к отеческим гробам и неприязнь к давним захватчикам родины порой принимает весьма диковинные формы! Впрочем, надо отдать ему должное — пел он неплохо, и не его вина, что большая часть песен в трудом заслуживала название «душеполезных» и «благочестивых». Да здравствует Свобода Шотландии, и ничего тут не поделаешь!

Пятым в нашей сплоченной компании стал отец Фернандо — недавний студиозус богословского и теологического факультета университета в Толедо, лишь в этом году вступивший в Доминиканский орден — молодой человек, еще не утративший азарта начинающего охотника за ведьмами и любопытства к окружающему миру. Сия любознательность частенько открывала отцу Фернандо не самые лицеприятные стороны столичной жизни, и я искреннее надеялся, что через годик-другой мир приобретет если не стоящего инквизитора, то хотя бы еще одного разумного человека.

Итак, календарь показывал весну 1611 года. Залы, комнаты, подвалы и лестницы Консьержери слегка подновили, замазали самые большие трещины в стенах, вставили разбитые стекла, посыпали подъездную дорожку красным песком, и парижский ветер развернул над башней зеленое полотнище с белым крестом и древними, но нестареющими словами: «Misericordia et Justitia» — «Милосердие и законность», под которыми пересекались меч и лавровая ветвь. В караулке при воротах загалдели на своем невозможнейшем варварском наречии швейцарские стражники, прибывшие вместе с герром Мюллером из Рима, захлопали двери, зашелестели перелистываемые страницы ученейших трактатов, отче Лабрайд в который раз погрузился в перечитывание незаменимейшего монументального труда Шпренгера и Крамера «Malleus Maleficarum»1, цитируя вслух излюбленные места, я вполголоса спел апокрифический гимн доминиканцев «Веру очистим мы на века...» и окопался в библиотеке, составляя «Пособие для начинающего инквизитора».

Парижская Апостольская нунциатура в Консьержери начала свою работу.

КАНЦОНА ВТОРАЯ Первые знакомства