Отрешенные люди

— Уже услышали, — хмуро указал Кузьма на чью–то показавшуюся над забором голову. Начали появляться на крыльце и хозяйские дворовые люди, стояли чуть в стороне, с недоумением переводя взгляды то на Ваньку, то на Филатьева, заметно побагровевшего от злости.

— Тьфу на тебя и родню твою, черт меня попутал взять тебя в Москву с деревни. Сидел бы там, кровь мне не портил… Каин ты, истинный Каин, — сжал кулаки Филатьев, — иного названия тебе и нет. Вот вернешься как обратно, то я с тебя шкуру–то спущу, проучу самолично…

— Руки коротки, — выкрикнул дерзко Иван, — сам в Приказ пойдешь, то с тебя там шкуру сымут, всыплют по первое число.

От таких слов зашумела дворня, пожилые люди набожно перекрестились, закачали головами, осуждая Ваньку. В довершение всего общее возбуждение передалось и Потапычу, который встал вдруг на задние лапы, натянул цепь и начал зло, тоскливо реветь, уставившись на Филатьева.

— Ишь, ты, — удивился Кузьма, — и медведя на свою сторону за ночь переманил, что ни на есть Каин. Чего с ним делать станешь, когда таковский он. Ой, Ванька, Ванька, набьешь ты шишек себе на башку.

— Хватит болтать, — взорвался Филатьев, — веди его, Кузьма, в Тайную канцелярию, коль он того желает. Пущай с ним разберутся там, а я позже подойду. Знаешь, где она находится?

— Как не знать, — перекрестился испуганно Кузьма, — хоть и не бывал там ни разочку. Господь миловал, но люди указывали, говорили…

— Вот и веди воришку этого, — бросил на ходу Филатьев и ушел в дом.

… Пока Ваньку вели в Тайную канцелярию, у него все больше и больше холодело внутри, ладони делались липкими, пот струился по лбу, и чем ближе они подходили к знаменитому на всю Москву строению, где на карауле днем и ночью стояли усатые гренадеры, зорко следя за всеми, тем хуже становилось ему. Он столько раз слышал про царскую канцелярию всяких ужасных рассказов, будто бы людей там и за ребра на крюк вешали, и на горячие угли ставили, и специальные обручи на голову одевали, что идти туда не было у него никакого желания. Но Кузьма и еще один здоровый мужик из дворовых крепко держали его за обе руки, и не приходилось даже мечтать вырваться от них.

Солдаты на крыльце заслонили вход ружейными стволами, и один из них строго спросил:

— По какому такому делу? Знаете, куда пришли?

— Как не знать, — смущенно ответил Кузьма, — вот этот, — указал на Ивана, — орет "слово и дело", будто муха какая его укусила.

Солдат взглянул на Ваньку, и у того совсем захолодело внутри, настолько недобрый был взгляд у солдата, затем тот, ни слова не говоря, повернулся на каблуках и скрылся за дверью. Прошло немного времени, и вслед за солдатом на крыльцо вышел среднего роста человек в богатом кафтане, с орденом на груди.

— Ты кричал: слово и дело государево? — спросил офицер Ивана.

— Я, ваше высокоро… — заплетающимся языком ответил он.

— Тогда заходи, — приказали ему. Кузьму и второго мужика не пустили, и это обрадовало Ваньку, без них он держался гораздо уверенней.

В комнате, куда его ввели, за столом сидел довольно молодой человек и с интересом смотрел на Ивана.

— Кто таков будешь? — спросил он. Когда Иван назвал себя, то переспросил удивленно:

— А не торгового ли человека Филатьева дворовый ты?

Тут только Иван вспомнил, что видел этого человека несколько раз приходившим к хозяину, у которого тот что–то покупал или делал заказы. Это насторожило его, и он неожиданно потребовал:

— Ведите меня к самому главному в канцелярии. Только ему и откроюсь. А тебе ничего не скажу, не дождешься.

Молодой человек, который назвался секретарем Тайной канцелярии, удивленно пожал плечами и направился в соседнюю комнату. Вернувшись оттуда, кивнул Ивану идти за ним и отвел в кабинет, где их ждал седовласый, грозный на вид мужчина, назвавшийся графом Семеном Андреевичем Салтыковым. Он ласково посмотрел на Ивана, но за внешней лаской тот угадал необычную суровость, которую при необходимости мог проявить граф, и тихим голоском спросил:

— Ну, мил дружок, чего понапрасну занятых государственных людей тревожишь? Говори, коль пришел. — Хотя в комнате было тепло, граф сидел у высокого камина, в котором лежали несколько березовых поленьев и громко потрескивали.

"Сырые дрова, — подумал неожиданно Иван, — ишь, как трещат, угольки на пол выскакивают, до пожара недолго… Чего им тут, сухих дров не дают, что ли? Взяли бы у моего хозяина …"

— Говори, говори, дружок, слушаю тебя, — долетел до него голос Салтыкова, и Иван, словно перед прыжком в холодную воду, вытаращил глаза, пошире открыл рот и начал:

— Доложить хочу вам, ваше сиятельство, убивец хозяин мой… — и замолчал, ожидая, какое впечатление произведет его донесение.

— Кого же он убил? — еще ласковее спросил Салтыков.

— Солдата ландмилицкого! — словно отрапортовав, ответил Иван.

— До смерти убил?

— Как есть до смерти.

— И где же тот мертвец? Может, полежал у вас во дворе да в кабак отправился горло промочить?

— Никак он не может в кабаке быть, когда мертвым лежит в старом колодце на заднем дворе.