– Как чего? – канцлер даже удивился. – Известно дело, союза против нас заключить, чтоб потеснить нас из Европы. Никак не могут попривыкнуть, что Россия давно не та, что была когда-то.
– Это точно, – вставил свое слово Воронцов, – не хотят нас уважать в Европе. Бояться боятся, а уважения не питают.
– Ничего, уважать после станут, когда к боязни попривыкнут, – хмыкнула императрица, – а пока и этого для нас предостаточно.
– Давно их не учили уму-разуму, – подал голос Шувалов, но императрица оставила его слова без внимания, а как бы в раздумье проговорила:
– Выходит, Фридрих в письмах ко мне одно говорит, а на деле другое творит. Славно, славно…
– Ни одному слову Фридрихову верить нельзя, – горячо заговорил Бестужев, – бесстыжие люди – что они, что французики эти, – оседлал он любимого конька, но Елизавета Петровна нетерпеливо махнула рукой в его сторону.
– Подожди тараторить, Алексей Петрович, скажи лучше, а нельзя ли шведам намекнуть, мол, мы об их тайных сношениях с Фридрихом извещены? Но только тонко намекнуть, чтоб не переборщить.
– Отчего же нельзя, то можно, – согласно кивнул головой канцлер, – отпишу нашему посланнику в Швецию.
– А мне думается, шведы и так откажут прусскому королю и на союз с ним не пойдут, поскольку с нами в перемирии состоят. Нарушать его им сейчас ни к чему, то не крымский хан, которого все на нас только и науськивают.
– Все одно, ухо с ними надо востро держать, никак нам простить не могут, что батюшка мой их побил предостаточно.
– Истинно так, – согласно кивнул Бестужев, продолжая стоять.
– Что еще у тебя, Алексей Петрович? Да ты садись, садись, не стесняйся, поди, тяжело стоять-то тебе, – милостиво предложила ему императрица.
– Как можно, матушка, – замахал тот руками, – должность моя такая, чтоб перед вами стоя ответ держать. Еще хотел доложить, что французский король, по наущению недругов наших, отправил в столицу шпиона своего, который рекомендательные письма к разным высоким особам при себе имеет, – и он многозначительно обвел взглядом присутствующих, словно именно они все имели к тому прямое отношение. – Прикажете схватить на границе?
– А зачем? У нас особых секретов нет, пусть поглядит, а в крепость посадить его мы всегда успеем. Приставь к нему своих людей и пусть о каждом шаге докладывают тебе самолично.
– Будет исполнено, матушка, – низко наклонил голову канцлер и опустился в кресло, давая понять, что у него иных сообщений не имеется.
– Что у тебя, Петр Иванович? – обратилась императрица к графу Шувалову. – Слухи идут, что новые деньги готовим, да что-то давно канитель эта тянется. Все ладно ли?
– Да вот принес художества, кои надлежит на монеты нанести. – С этими словами он положил на стол принесенный им бумажный рулон и принялся неспешно его разворачивать. Все сидящие невольно вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что изображено на бумаге. Наконец Шувалов до конца развернул лист, прижал его своей табакеркой, поискал глазами, что бы еще поставить на другой конец стремившегося закрутиться обратно рулона, увидел на столике у окна небольшой бронзовый бюст императора Петра Великого и не нашел ничего лучшего, как воспользоваться им в качестве пресса.
На внутренней стороне листа всем открылся довольно искусно нарисованный профиль императрицы Елизаветы Петровны, взятый в овал, с вензелем вверху в нарядном лавровом венце. Рядом был изображен архистратиг Михаил с расправленными крыльями за спиной и огненным мечом в руке. На соседнем рисунке, который, по-видимому, предназначался для обратной стороны монеты, красовался имперский двуглавый орел с хищно вытянутыми шеями и разметанными крыльями. Елизавета Петровна, близоруко щурясь и чуть приоткрыв рот, внимательно вглядывалась в рисунки, которые, по замыслу Шувалова, в скором времени должны будут украсить собой новые российские монеты и наполнить страну, стать предметом торга, обмена, побрякивать в карманах и кошельках. От этой мысли государыне стало не по себе. Она представила, как монеты с ее изображением начнут переходить из рук в руки и каждый, обладающий ими, будет вправе швырнуть, прихлопнуть, придавить, поцарапать принадлежавшее лишь одной ей лицо. Императрица была уже готова отказаться от проекта выпуска новых денег, к чему уже не один год склонял ее Петр Иванович Шувалов. Понимая, что все ждут ее решения, она приготовилась ответить решительным отказом, но что-то заставило ее передумать, и вдруг неожиданно для себя самой заявила первое, что пришло на ум:
– Совсем старухой меня изобразил художник. В гроб краше кладут. Моя бы воля, то наказала б такого прилежно.
– Помилуйте, матушка, – всплеснул руками Шувалов, – то лишь предварительный рисунок, набросок, можно сказать. К тому же сам оригинал, – при этом он выразительно посмотрел на императрицу, – не в силах во всей прелести изобразить ни один художник мира. И примите во внимание, рисунок в двенадцать раз больше того, что на предполагаемой чеканной монете.