Отрешенные люди

У Ивана не было определенного плана действия, и он больше, как обычно, надеялся на случай, на свою находчивость и везение. Так оно и вышло. Он дождался, когда девушка направилась к сараю, где он скрывался, заскрипел замок, и она зашла внутрь, где, судя по кудахтанью, содержались куры.

Иван еще раньше обратил внимание, что с сеновала вел вниз небольшой лаз, и он тотчас пробрался к нему и наклонился, свеся в него голову. Зинаида сидела на корточках и собирала в подол снесенные за ночь наседками яйца.

— Ку–ка–ре-ку, — негромко пропел он и увидел, как глаза девушки расширились, она глянула по сторонам и увидела его свесившуюся с сеновала голову.

— Ой! — вскочила она на ноги, яйца выкатились из подола, упали на пол, несколько штук разбилось, и яркий желток окрасил нежно–белую скорлупу.

— Тихо! — приложил он палец к губам. — Не узнала?

— Узнала… — столь же тихо ответила она.

— Тогда лезь ко мне, — махнул он рукой и широко улыбнулся.

— Зачем? — прошептала Зинаида, и ее щеки пунцово вспыхнули.

— Потом скажу, — показал он крепкие белые зубы и скрылся в проеме.

Зинаида осторожно поднялась наверх и смотрела на него с испугом широко распахнутыми голубыми глазами.

— Ты вор, да?

— Какой я вор, — усмехнулся Иван. — Стал бы тебя звать. Глянь лучше, чего покажу, — и он извлек из кармана золотые сережки с бирюзой.

— Мне? — несмело спросила Зинаида и покраснела еще больше, но покорно приняла их, спрятала за пазуху.

— Зин, где ты? — позвала ее со двора Полина.

— Приходи вечером, — шепнул он ей вслед, когда она торопливо стала спускаться по ступеням вниз, — ждать буду. Она лишь окинула его взглядом и ничего не ответила.

Он пролежал голодным на сеновале весь день, а как начало смеркаться, она пришла и принесла с собой узелок с едой и кувшинчик холодного кваса. В первую же ночь он предложил ей сбежать с ним, жить вместе. Она отказала. Так он жил на сеновале три дня. А на четвертую ночь Зинаида пришла с большим узлом, в который были увязаны ее платья, и покорно сказала:

— Веди…

Он привел ее к себе, во вдовий дом, хозяйке ничего объяснять не стал, а дал на утро рубль серебра. Так они прожили вместе более месяца.

… Ванька до сих пор не знал, кто навел зинкиного отца, Федора Зевакина, на их квартиру. Нагрянули ранним утром сам Федор, да с ним еще четверо здоровенных солдат из старослужащих, при ружьях и палашах, слегка под хмельком и злые, как черти. Зевакин первым врезал Ивану кулаком в глаз, а потом добавляли все по очереди. Били старательно и больно. От тех воспоминаний у него до сих пор ныли бока, и холодок пробирал. Зинаида забилась в угол и только тихо взвизгивала, с ужасом таращась на обезумевшего отца, а тот лишь бросал в ее сторону полные ненависти взгляды да приговаривал:

— Опозорила, стерва! Дома поговорим, я те покажу, как от отца с матерью бегать.

Выручила Ивана хозяйка, престарелая вдова, явившаяся на шум с клюкой в руках. Она без раздумий кинулась на выручку постояльцу, норовя заехать тяжелой клюкой тем по голове. Солдат не столько испугало, как рассмешило вмешательство седоволосой старухи, похожей на смерть с косой, и они, неловко уклоняясь от ее ударов, наконец оставили Ивана лежать на полу, утирать кровавую пену изо рта. Однако, когда он попробовал уползти из комнатки, не дали, а быстрехонько скрутили ему руки ремнями, поставили на ноги и повели в участок, захватив с собой поддельный паспорт на имя Ивана Сидорова.

По дороге он пытался заговорить с ними, обещал солидный куш, если они его отпустят, но те и слушать не хотели.

— Скажите тогда, Христа ради, кто выдал меня, — взмолился он.

— Дружки твои, — рассмеялся усатый крепыш и саданул Ваньку кулаком под ребро, — просили хорошенько попотчевать тебя от их имени.

— А имя, имя скажи, — застонал Иван.

— Сам у них спросишь, когда в Сибири с ними повстречаешься. — Иван тогда решил, что полиция взяла кого–то из его шайки, с кем он путешествовал на Макарьевскую ярмарку. Но они не знали, где он живет после возвращения в Москву. Никого из них не видел, не встречался, не разговаривал. Единственным человеком, кто знал о местонахождении его квартиры, была Аксинья, которую он зазывал к себе еще до встречи с Зинаидой. И потом она заходила, но он не пустил ее в комнату, где спала девушка. Однако Аксинью не проведешь, могла и догадаться, не маленькая, сообразила, от чего он вдруг охладел к ней, не приглашает, как обычно, зайти, остаться.

"Неужели она могла? — обожгла Ивана мысль. — Но почему солдаты прямо не говорят, мол, баба тебя продала… Да и как она могла узнать, кто зинкин отец? Нет, что–то здесь не сходится…"

11

Потом, уже сидя в сыром погребе, он много раз возвращался к мучившему его вопросу: неужели его Ксюша, которая не хотела уходить от своего рейтера, как он ни звал ее жить к себе, могла по ревности подвести его под арест? Почему же тогда она сама пришла к нему в острог, передала нож? И тут Иван все понял: о том, что его взяли в участок, а потом перевели к генерал–полицмейстеру Алексею Даниловичу Татищеву, могла знать лишь она, Аксинья.