Отрешись от страха. Воспоминания историка

...В то лето 1947 года Жора и Майя, ее мать, кинорежиссер Вера Павловна Строева и я, независимо друг от друга очутились в Литве. Жора отправился в археологическую разведку, Вера Павловна снимала фильм «Мария Мельникайте» («Марите»), а я по профсоюзной путевке отдыхал в Гируляе, близ Клайпеды. Потом неожиданно мы сошлись у Веры Павловны в гостинице «Бристоль» в Вильнюсе, и она предложила нам сниматься в эпизодах. Я с восторгом принял это предложение, так как очень нуждался в деньгах, а за эпизод платили по 75 рублей в день, т. е. ¹/₁₀ часть месячной стипендии аспиранта. Слава киноактера не очень прельщала меня — после войны и фронта честолюбие такого рода исчезло. Но деньги получал я не зря, а зарабатывал их тяжелым трудом. Мне была поручена роль батрака, который по ходу действия, сидя верхом на судной лошади и ведя на поводу другую, ехал под проливным дождем. Дождь был более проливным, чем натуральный: меня поливали из пожарного брандспойта ледяной водой под давлением в несколько атмосфер. К тому же я по ошибке вскочил на кобылу, а жеребца вел на поводе. Жеребец пытался все время покрыть кобылу. И лишь струи воды несколько охлаждали его пыл... и леденили мне тело. Горек актерский хлеб! Жора устроился, как всегда, очень неплохо: то он исполнял роль батрака, перетаскивающего мешки (в них было сена граммов на 500), то раненного партизана. Картина вышла на экраны, пользовалась успехом, но нас в картине не было. Кадры с нами были вырезаны при монтаже!

Во время съемок в Литве мы подружились с Таней Ленниковой, молодой актрисой, исполняющей роль Марии Мельникайте. Она была приятной, милой девушкой, страстно рвавшейся на сцену. Одаренная от природы, Таня тогда еще только осваивала актерское мастерство. Позднее она поступила в Московский Художественный театр (МХАТ) — ее мечта исполнилась. Сыграла там много (для МХАТа) ролей, стала заслуженной, потом народной. Вышла замуж за Андрея Петрова — артиста и режиссера, чудного парня с цыганскими глазами. Мы дружили много лет, но постепенно наши пути расходились... Мы виделись все реже и реже, а потом были лишь телефонные звонки, а затем и они прекратились. Жизнь (а, может быть, система Станиславского?) развела нас. Иногда, когда я разбираю старые бумаги, мне попадается фотография Тани и на ней надпись «Дорогому, любимому другу».

Другим «приобретением» из Литвы была белорусско-литовская девушка Галя, которая также рвалась в кино и на сцену. Потом она училась в Москве, вышла замуж, уехала в Ереван, родила там троих детей, стала кинокритиком. Муж ее, бывший студент операторского факультета Гурген, стал популярным в столице Армении фотографом. В те годы Гурген пытался выяснить у меня один очень волновавший его вопрос: «Послушай, Саша, — говорил он, — мы же любим негров. Почему у нас не играет негритянский джаз?!» В самом деле, почему? Потом мы дружили долгие годы.

* * *

Сергей Маркович Шапшал, Хаджи-Сераи Шапшал, так звучало его имя по-караимски, был открытием Жоры, сделанным в Вильнюсе тем же жарким летом 1947 года. Просто удивительно, как Жора, абсолютно не ориентируясь в уличных переплетениях городов, набрел на музей караимских древностей. Вечером того же дня он с увлечением рассказывал мне о музее, но больше всего о хранителе музея. Признаюсь, я скептически отнесся к его рассказу, так как помнил шутку студенческих лет, что рассказы Жоры надо всегда делить на 11 — это и есть коэффициент достоверности. Но на этот раз я ошибся. Не буду здесь подробно писать о Шапшале — Жора уже сделал это в рассказе «Зеленая рута», опубликованном сначала в «Новом мире», а затем в сборнике «Дневная поверхность».