Отряд

- Ром, - охотно пояснил Евлампий, оказавшийся не таким уж и угрюмым. - На островах южных из тростника делают.

- Хорошо - не из навоза… Так просьбишку мою выполнишь?

Староста ухмыльнулся:

- Смотря какую. Вот ежели попросишь курить тебя научить…

- Что ты, что ты, упаси Господи!

Вместе и посмеялись, после чего Иван, не вдаваясь особо в подробности, изложил суть дела.

- Ха! - неожиданно хохотнул Евлампий Угрюм. - Соперники, говоришь? Так уже приходили.

Иван от волнения чуть было не прикусил язык:

- И кто же?

- Служка один со Стретилова, - пояснил Евлампий. - Не от себя приходил, посланцем. Сказал, человече один насчет плаванья в свейскую сторону договориться хочет, да чтоб - навроде тебя, Иван, - все тайно обделано было. Как раз к вечеру сегодня и придет договариваться.

- А куда придет?

- Сюда, к баркасам. Хочешь, так приходи, посмотри, кто таков. Ну что, - староста ухмыльнулся, - тяпнем еще по полкружки?!

- Ой, нет, - скривился Иван. - Уж лучше вечером.

- А и правда! Вечером-то куда лучше будет. Эх, употребим под ушицу! Ну, жду!

Простившись с Евлампием до вечера, Иван быстро зашагал обратно на постоялый двор, размышляя о неожиданной пользе пьянства. А ведь и в самом-то деле, ежели б не выпили тогда с лоцманом, вряд ли баркасный староста хоть что-нибудь рассказал, ведь, судя по виду, это и не человек - кремень! Недаром Угрюмом прозван. На протяжении всей беседы с баркасником Иванку так и подмывало спросить про цветок папоротника и клад. Удержался, не дурень же, понимал - всякому спросу свое место и время. Есть у любого человека такие тайны, коими он ни с кем и ни за что делиться не будет. Так нечего и спрашивать зря, отношения только портить.

На полпути Иван вдруг остановился и, немного подумав, резко свернул направо, к площади и дальше, к Богородичному монастырю. Пока до вечера было время, которое следовало использовать с максимальной отдачей, - встретиться с Прохором, а если повезет, и с Паисием. Может, что-нибудь и прояснится насчет Варсонофия и утопленника.

Солнце уже взобралось к середине неба, сверкало, жарило, на Соборной площади многие купцы закрывали лавки, собираясь после обеда поспать. Обычай этот, якобы исконно присущий всем православным людям, соблюдали вовсе не все, а только тот, кто мог себе позволить без ущерба для деятельности провести пару часов в безделье. Иван к таковым не относился, да и судебный старец Паисий не производил впечатления человека, легко тратившего время. Вряд ли спит, вряд ли… До обедни бы только успеть, иначе ждать придется.

Юноше повезло: едва он вошел в ворота монастыря, как нос к носу столкнулся с возвращавшимся откуда-то Паисием. Судебный старец сам и окликнул, высунувшись из возка:

- Эй, Иване, тебя ли вижу?

- Здрав будь, святый отче! - улыбнувшись, вежливо поклонился Иван.

- И тебя храни, Господи, - выйдя из возка, отец Паисий осенил парня крестным знамением. - Никак в наш храм на моленье собрался? Хорошее, богоугодное дело.

Иван сконфузился:

- Врать не буду, отче, не так на моленье, как к тебе шел. Переговорить бы чуть.

- Переговорить? - Паисий усмехнулся, пронзив собеседника быстрым пристальным взглядом. - Что ж, идем в келью. Инда, до обедни успеем.

Келья судебного старца, располагавшаяся в правом крыле обители, напротив звонницы, сочетая качества приемной и рабочего кабинета, представляла собой довольно просторную горницу с покрытой поливными изразцами печью и узкими окнами, в переплет которых было вставлено цветное стекло. После летнего зноя в келье царил приятный полумрак. В красном углу, как и положено, висели иконы в золотых окладах, освещаемые изящной лампадкою. Напротив икон, почти посередине кельи, стоял стол, на европейский манер покрытый зеленым бархатом, на столе виднелись яшмовый прибор для письма, несколько перьев и аккуратная стопка плотной писчей бумаги, судя по белизне - немецкой. По левую сторону от стола, между окнами, располагалась длинная лавка для посетителей, а справа стоял резной шкаф с застекленными дверцами, за которыми виднелись книжные корешки. Книг было много - целое состояние.

- Ну, присаживайся, друже, - удобно устроившись за столом в резном полукресле, кивнул на лавку монах. - Говори, что хотел. У здешних стен ушей нет.

Выслушав краткие вопросы Ивана, Паисий ненадолго задумался и, потеребив бороду, улыбнулся.

- Ну, на первый твой вопрос, про который ты сказал, что зело труден, ответствовать легче легкого. Утопленника этого я тебе сразу назову - свейский приказчик Юхан, о пропаже которого третьего дня заявили стокгольмские гости. Все сходится - и платье, и рост примерно такой же, как ты говоришь, и белобрысый, кому и быть, как не этому Юхану? Тем более на шее - распятие по римскому образцу, а Юхан, как пояснили свеи, как раз был папист, а не лютеранин.

- Угу, - кивнул Иван. - Юхан, значит.

- Говоришь, дырища у него в груди?

- Прямо под сердцем. Проткнуто ловко. Шпага или узкий кинжал.

Паисий задумчиво посмотрел в потолок:

- Для русского - оружие странное. Наши бы ножом завалили…

- Нет, не нож там точно, не похоже, больно уж рана узкая.