Отряд

Кент и Макс рассмеялись. Эфраим был таким извращенцем. Змеиная оргия. Кто-то, как водится, попытался втолкнуть Ньютона в клубок змей и заставить к нему прикоснуться – в этот раз Шелли. Ньют высвободился из каучуковой хватки его длинных обезьяньих рук – похожих на щупальца без присосок – и закричал:

– Прекрати, Шел! Отстань!

Остальные мальчишки лениво наблюдали за происходящим. В этой сцене было что-то отталкивающее, прямо тошнотворное. Немного походило на то, как слепой удав в клетке преследует пухлую мышь: погоня может продолжаться долго, но змея упряма, к тому же она от природы хищник. И рано или поздно сожрет жирного ублюдка.

– Перестань, Шел, – скучающим тоном произнес Кент. – Он из-за тебя опять штаны обмочит.

Шелли резко прекратил свои попытки, развернулся и побрел к берегу. Ньютон разгладил рубашку на пухлом животе, с напряженной спиной повернулся к Кенту и сказал:

– Спасибо, Кент… Но со мной такое было только один раз, и мне было шесть лет, и была автобусная поездка в Монктон, которая длилась вечно, и, ладно, я выпил слишком много апельсиновой газировки в «Макдоналдсе», но…

– Заткнись, мудозвон, – ответил Кент. – Не возбуждайся слишком сильно, а то обмочишься, забыл?

ПОКА РЕБЯТА валяли дурака, Шелли забрался в неглубокий приливной бассейн. Там он отыскал лангуста. Тот идеально помещался в ладони. Шелли внимательно изучал его. Лангуст выглядел странно и забавно. Мальчик попытался представить себе мир таким, каким он видится сквозь маковые зернышки глаз, сидящих на тонких стеблях. Что за глупое создание. Каковы были его дни – какова была его жизнь? Ползать по унылой пересохшей заводи, задыхаться от рыбьего дерьма, жрать всякую дрянь. Он ведь понятия не имеет о мире за пределами своей грязной лужи. «Тупица – это тот, кто поступает как тупица», – говорила мать Шелли, что его всегда поражало, поскольку такую тупую фразу мог сказать только тупой человек.

Каково это – разорвать лангуста на части? Нет, Шелли не задумывался о том, что почувствует лангуст – его это не волновало, ведь с такими крохотными мозгами и примитивными нервами лангуст в любом случае не способен ничего почувствовать. Шелли отстраненно размышлял о живом существе, которое наблюдает, как его рвут, словно листок бумаги, и ничего не ощущает, нисколько не тревожится.

«О, вот и моя нога. Не бери в голову. А, вот и вторая. Ой, а теперь я ничего не вижу. Наверное, мои глаза исчезли».

Шелли был в некотором роде любителем удовольствий. Он наслаждался прикосновением, надавливанием. Каково это – физически ощутить, как разрываешь лангуста? Станут ли клешни хвататься за пальцы? Будет ли глупое тело ракообразного сопротивляться собственному расчленению – этому чудесному ощущению напряжения, с которым конечности будут отрываться под влажный «чпок!»? Да, раки умеют сражаться – и Шелли смутно надеялся на такой исход, – но это не имело значения. Мальчик не боялся укусов и царапин, к тому же он был намного крупнее. Для Шелли это было обычным делом: если он хотел что-то сделать и его никто не видел, – то просто делал то, что ему нравилось.

Он сжал маленький смешной глаз лангуста. Тот лопнул с приятным мягким хлопком. Текстура оказалась зернистой, как у расколотого шарика медового леденца. Остатки налипли на палец крошечными темными осколками елочной игрушки. Лангуст на ладони забился в судорогах, словно открывающийся и закрывающийся складной нож. Шелли был потрясен. В его глазах появился жесткий блеск. Рот наполнился слюной, тонкая струйка скатилась по дрожащей губе.

Он раздавил раку второй глаз. Осторожно потянул одну из клешней, наслаждаясь волнующим напряжением. Чпок! Отделенная от тела матово-розовая клешня продолжала щелкать. Шелли бросил ее в воду и наблюдал, как она тонула, открываясь и закрываясь.

– Эй, Шел, – окликнул его Эфраим, – Ньют собирается зажечь костер с одной спички. Ты нам нужен для щита от ветра.

НЬЮТОН ОТВЕЧАЛ за разведение огня. Ребята были рады, что он взял инициативу в свои руки. Вдобавок Ньютон преуспевал почти во всех основных навыках выживания: разжигание огня, ориентирование и сбор съедобных ягод.

Ньютон поджег ворох уснеи[8] и принялся нянчиться с нарождающимися язычками пламени. Они поползли вверх по выбеленному дереву. Мальчишки присели вокруг костра, чтобы вобрать его тепло. Медово-золотистый солнечный свет разливался по тихой воде.

– Моя бабушка умерла от рака, – внезапно произнес Эфраим. – От рака печени.

– Чего? – встрепенулся Макс.

Взгляд Эфраима, брошенный на него, говорил: «Просто слушай».

– Ее кожа пожелтела. Все, что она могла осилить, – заменители еды, которые пьют старики. Волосы у нее вылезли из-за радиационной камеры, в которую ее засовывали, чтобы убить рак. – Он тяжело выдохнул, сдувая со лба темные пряди. – Когда я сегодня утром увидел этого парня, то сразу подумал о бабушке.

Весь день они старались не вспоминать того человека, но он все равно мелькал где-то на краю сознания. Его болезненное лицо. Конечности-спички. Сладкий запах.

Изящное и необычайно красивое лицо Эфраима приняло на редкость задумчивый вид.