Серией яростных пульсаций, или перистальтических сокращений, как сказал бы учитель естествознания мистер Лоури, шланг вырвался из тела мужчины. Раздался тихий хлюпающий звук, словно раскисшую глину сжали в кулаке.
Воздушный шарик, или шланг, или что это было, перекрутился и расщепился, превратившись в толстую белую петлю – та немного напоминала изогнутые магниты, которыми Макс пользовался, чтобы двигать железные опилки на уроках мистера Лоури.
Может, это грыжа? У дяди Макса, Фрэнка, была такая. Как-то на семейном пикнике дядя снял бандаж и показал ее. Она походила на кулак, выпиравший из плоского живота. «Я пытался поднять два мешка цемента, Максимилиан. Один-то мешок – уже тяжело. Из-за давления крошечный кусочек моих кишок протиснулся прямо сквозь мышцы. – Дядя Фрэнк издал неприличный пукающий звук. – Вон она, скользкая, как гусиный помет! Торчит как клоунский нос, да? Видишь его? Ку-ку, Макси, я тебя вижу! – Он слегка сдавил грыжу. – Бип-бип! О! Я чувствую, как продвигается мой обед… Ага, вот и кукурузный хлеб». В следующем году дядю Фрэнка на пикник не пригласили.
Но это явно не грыжа. Так подсказывала Максу логика. Просто его мозг лихорадочно подсовывал такой ответ, пытаясь объяснить увиденное. Только вот грыжа не шевелится. Грыжа не пульсирует.
Эта штука…
Эта
Петля превратилась в бледную, слегка сужающуюся на конце ребристую трубку примерно семи дюймов в длину. Толще садового шланга. Казалось, она состоит из колец шириной в миллиметр. Каждое кольцо аккуратно закруглялось по краям. На поверхности выступали перламутровые бусинки, которые липли к ней, точно песчинки к влажной коже.
– Отойди, – выдохнул Тим, – Макс, отойди сейчас же!
Труба замерла. У Макса возникло странное ощущение, что та
«Ку-ку, Макси, я тебя вижу».
Есть эмоция, которая существует за пределами чистого ужаса. Ее слышат псы в недоступных человеческому слуху трелях собачьего свистка. Узнать о ней уже жутко. Все равно что покрутить глухой ночью ручку радиоприемника и наткнуться на волну инопланетян – мрачный шепот, едва различимый за помехами, голоса, которые бормочут что-то на нечеловеческом языке. На языке, которого людям никогда не постичь.
Увидев, как гибкая трубка, словно слепая змея, нацелилась на скаут-мастера, Макс испытал тот самый запредельный ужас и пронзительно завопил:
Но когда белая трубка высунулась из разреза и потянулась к нему, словно взбираясь по воображаемой лестнице, Тим ошарашенно, по-поросячьи взвизгнул. Он не мог совладать со своим неожиданным испугом: тот проникал – червем проскальзывал – сквозь защитные барьеры в потаенные закоулки разума, где зрели кошмары.
Скальпель яростно полоснул, отрезав дюйм мерцающей белой трубки. Ампутированный комочек упал у ног Тима, извиваясь и сочась коричневой жидкостью. На отростках странной твари открывалось и закрывалось множество крошечных ртов.
Бешено размахивая руками, Тим опрокинулся и неуклюже приземлился на задницу. Уцелевшая часть трубки дергалась, щелкала и разбрызгивала вонючие коричневые сгустки, а затем втянулась в разрез, как спагетти в рот ненасытного ребенка.
–
В дверь колотили с такой силой, что со стропил сыпалась пыль. Голос Кента звучал громче других:
– Тим!
Тело незнакомца качнулось из стороны в сторону. Ноги соскользнули с дивана и с грохотом ударились об пол.