Отряд ликвидации (ЛП)

– Я все еще не знаю, смогу ли я выстрелить, – тихо говорит она, и я резко разворачиваюсь к ней, готовый заорать. Но вот сидит она, скрестив ноги, и наблюдая за восходом солнца Эс'тау вдалеке, купаясь в его красном сиянии, потерявшаяся для всего мира в своих собственных мыслях. Она говорила это не мне, она спрашивала себя.

– Конечно же, сможешь, – уверяю я, шепча ей в ушко, – если сделаешь, то увидишь и следующий закат и следующий восход.

– Это такая угроза? – спокойно спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я с улыбкой, которую она не видит, – это мое обещание. Если выстрелишь, то я обещаю тебе – ты увидишь еще один закат.

– Ты же говорил никогда тебе не доверять, – напоминает Таня, – откуда мне знать, что ты меня не бросишь?

Сразу же не отвечаю. Я сам не понимаю себя, почему я это сказал, это просто пришло само собой. Стою на месте и смотрю на нее, затем на остальных, и оно просто вдруг пришло.

– Ты одна из моих штрафников Последнего Шанса, – вскоре говорю я, – ты из моего отряда, а не Полковника. Ты мой Снайпер, и я выбрал тебя, потому что ты лучшая. Я выбрал вас всех, потому что вы все лучшие в том, что вы делаете. Я хочу увидеть, как ты получишь прощение и уйдешь свободной, заниматься тем, чем я больше никогда не смогу заняться. Я хочу, чтобы ты наслаждалась следующим закатом, зная, что можешь наслаждаться ими до конца своей жизни. Прежде всего, моя голова забита воспоминаниями, это все что осталось от всех штрафников Последнего Шанса первого набора. И я не хочу добавлять к ним новых. В моих снах уже предостаточно мертвых людей.

Но Таня, кажется, на самом деле не слушает меня, погруженная в собственные мысли.

СЛЕДУЮЩИМ просыпается Квидлон, и после разговора с Таней, я решаю побеседовать с ним, оценить его состояние. Мне не нужно знать, все ли с ним в порядке, я скорее хочу выяснить, как он будет вести себя, зная, что сегодня, скорее всего, состоится финальное сражение. Будет ли он чересчур взволнован, окажется ли трусом, будет ли сконцентрирован на задании, или отвлекаться на что‑то. Зная это, я смогу рассчитывать на него, когда начнется драка.

– Сегодня будет солнечный и жаркий день, – говорю я ему, стараясь втянуть в беседу, пока он пьет из фляжки.

– Да они вроде бы все тут такие? – отвечает он. – Родной мир Тау такой же сухой как этот, поэтому они обживают миры, похожие на свой собственный, так что я полагаю да, сегодня будет солнечный и жаркий день.

– Я уже почти год провел в тюрьме и на борту корабля, а теперь этот раскаленный мир, – говорю я ему, – хотелось бы дождя. Почувствовать на себе его капли.

– Мне никогда не нравился дождь, холодно и мокро, к тому же от него люди становятся несчастными, – возражает Квидлон, – я родом с планеты, где дожди идут все время, постоянная, деморализующая капель, которая продолжается и продолжается, а когда заканчивается, все равно облачно. Там никогда не было яркого света, всегда все серое и пасмурное.

– Значит, ты не скучаешь? – спрашиваю я его, пока мы идем в тень купола, возвышающегося между нами и восходом. – Хочешь еще раз увидеть те, затянутые облаками, небеса?

– Совсем нет, – с яростью отвечает он, – я повидал столько всего, чего никогда бы не увидел на родной планете. Столько всего в галактике, о чем я даже не догадывался, и о чем знаю теперь. Я каждый день узнаю что‑то новое. Я встречал бойцов и флотских, разговаривал с офицерами и комиссарами, я видел восходы на других мирах, и смотрел на другие звезды в ночном небе, и ничего бы этого не произошло, если бы я не вступил в Имперскую Гвардию.

– А ты осознаешь, что сегодня все это может закончиться? – тихо говорю я, когда мы входим в тенек и присаживаемся. Я оглядываюсь. Мимо проходят несколько крутов, один из них кивает нам, и я машу рукой в ответ. Шум просыпающегося города возрастает, доносится болтовня из палаток, крики торговцев чужаков усиливаются, а вокруг нас просыпается сопровождающий жизнь гомон.

– Я могу умереть, это верно, но на самом деле, я не думал об этом, – отвечает он.

– Тебя это вообще не волнует? – подначиваю я, не веря.

– Да я видел столько, в сотни раз больше, чем многие люди видят за всю свою жизнь, больше чем я мог вообразить себе, пока рос, – искренне отвечает он, – кто знает, что произойдет, когда я умру? Может быть, это будет самым величайшим опытом. Так сказать опытом всей моей жизни.

– Ты не слишком‑то стремись насладиться им, – предупреждаю я его, вспоминая свои собственные дерзкие отношения со смертью. Пока я сижу тут, за глазами снова начинает болеть. Опять тупая боль, которая переходит дальше в мозг, которую можно терпеть, но она определенно неприятная. Перед мысленным взором ударяют молнии. Ощущаю вонь обугленной плоти. Пытаюсь игнорировать это и слушаю Квидлона.

– Ха, Последний Шанс, я как‑то не тороплюсь быть убитым, чтобы испытать смерть на себе, – смеется он в ответ, не замечая мою рассеянность.