Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

Водворив служку в подклеть, где до того томился Прошка, друзья вернулись к крыльцу. Вновь взметнулся с лаем успокоившийся было пес. А чернец-тонник все так же клал себе поклоны, бормоча слова молитвы.

— Эй, человече Божий, — позвал Митрий. — С одним справились, теперь хозяин и еще один служка остался.

Светало уже. Не торопясь закончив молитву, монах подошел к ребятам и пристально взглянул на Митьку.

— Ты ведь, кажется, друзей освобождать собрался, а не самоуправствовать. Зачем тебе хозяин? Выручай сестру и уходим. Эвон, рассветет скоро.

Прохор улыбнулся:

— Смешной у тебя говор, чернец.

— Смешной, — поддакнул Митрий. — Словно у ливонских немцев.

— Я карел по рождению, — неожиданно улыбнулся монах. — Брат Анемподист. А вы?

— Я — Митрий, а вот он — Прохор. Люди посадские, тихвинские… — Отрок вдруг осекся. — Ладно, хватит болтать. Пошли в избу.

Миновав сени, поднялись на второй этаж — не простая изба была у Демьяна Самсоныча, хоромина целая, с высоким крыльцом, со светлицею, с галерейками-переходами, светлой осиновой дранкой крытыми.

Вот и дверь в горницу. Ага, на засовце. Монах поднес ближе прихваченную из людской свечу…

Первым в горницу вбежал Прохор и, упав на коленки, склонился над спящей девчонкой:

— Василисушка…

Девушка открыла глаза, хлопнула изумленно ресницами.

— Проша! Что, уже пора вставать? А Митенька где?

— Здесь я…

Митрий вдруг усмехнулся. А ведь не так уж и много времени прошло с тех пор, как он, скинув девичье платье, метнулся в оконце. Да-а, совсем мало. Василиска вон и выспаться-то не успела. А казалось — год пролетел!

Собрались быстро — а чего собирать-то? Вышли к лестнице…

— Кто это тут шляется? — раздался вдруг громкий басовитый голос.

Хозяин! Демьян Самсоныч! Главный тать!

Осанистая дородная фигура его замаячила у самой лестницы. В левой руке Демьян Самсоныч держал ярко горевшую свечку, в правой — короткий кавалерийский пистоль!

— А ну, стоять! — разглядев беглецов, нехорошо усмехнулся хозяин. — Живо все в горницу! Ну! Головы прострелю!

Все застыли.

Митрий ткнул Прохора в бок и тут же заблажил:

— Бей его, Никодиме!

— Что? — вздрогнув, Демьян Самсоныч обернулся назад.

Никакого Никодима там, естественно, не было. Зато Прохор больше не стал ждать подсказок. Прыгнул вперед, взмахнул рукою… Бах! Хозяин постоялого двора, выпустив из рук пистоль и свечку, тяжело осел на пол. Звякнув, упал пистоль, дернулся, сорвался курок — и глухую предрассветную тишину разорвал громкий выстрел. Слава Богу, никого не зацепило. Ребята дернулись в стороны. Запахло пороховым зельем и дымом.

— Этого — в горницу, — первым пришел в себя Митрий. — Затащим, запрем… Интересно, второй слуга что-нибудь слышал?

— Вряд ли, — покачал головою монах. — Добрая изба. Бревна на стенах толстые, в обло рубленные. Да и не слышно ничего на задворье.

— То верно, — подхватив бесчувственное тело хозяина, хмуро кивнул Прошка. — Однако тяжел, черт. Подмогни-ко, Митря.

Вдвоем они живо затащили хозяина в горницу и, закрыв дверь на засов, спустились вниз.

— Спасибо тебе, человек Божий, — повернувшись к монаху, поблагодарил Митрий. — Не ты бы, не знаю, как все и сладилось бы.

Чернец улыбнулся:

— Не меня благодари, отроче, — Господа! На все Его воля.

Прихватив из людской какие нашлись припасы, беглецы вышли во двор. Сквозь густые темно-серые тучи слабенько брезжил рассвет. Спрятавшийся от дождя в будку пес загремел цепью, однако даже не высунул на улицу носа — видать, за ночь-то надоело лаять.

— А в избенке-то никого нет! — успев сбегать на задний двор, доложил Прошка. — И куда второй холоп делся?

— Да и пес с ним, — Митрий отмахнулся. — Все одно уходить побыстрей надо.

Прохор подмигнул Василиске:

— А чего пешком уходить? У хозяина, татя, чай, лошаденки имеются и телега.

— А по лесной тропинке проедет твоя телега? — охолонил приятеля отрок. — Да и всего-то пяток верст до починка Кузьмы — и пешком доберемся.

— А зачем вам на починок? — поинтересовался монах, оказавшийся вовсе не старым — высоким, плечистым, светловолосым… Нет, даже не так. Волосы у него были не просто светлые, и даже не белесые, а белые-белые, словно выцветший на солнце лен. Такого же цвета борода и усы. А лицо — смуглое, обветренное. Что и понятно — чай, не в келье поклоны бил, заведовал онежской тоней.

— На починок-то? — Митька подивился вопросу, уж больно любопытен чернец. — Да так, родичей дальних навестить.

Тонник покачал головой:

— Не советовал бы… Хозяин-то, беломосец, видать, недюжинную силу в здешних местах имеет. А вы говорите — починок. Достанет он вас на починке, не сам, так людишки его.

— Так, может… — Прошка посмотрел на приятеля и запнулся.

— Нет, — шепотом отозвался Митрий. — Кровью человеческой руки марать — грех это. Ладно, пошли. Придем на починок — там и будем думать.

Перекрестясь, пошли со двора. Прохор задержался в воротах.

— Пистоль. Может, его прихватить? С припасами.

— Зачем тебе пистоль, парень? — удивился монах. — От лиходеев обороняться? Так всего один выстрел и успеешь сделать, не более, и то, если порох не отсыреет. Толку-то!