Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

— Ничего я такого не говорил, — невозмутимо усмехнулся отрок. — Сказал только, что с дальних погостов мы здесь вряд ли кого найдем. Но ведь, кроме них, нам и с холмогорцами по пути, и с архангелогородцами, и с мезенцами.

— Ой, а ведь и верно! Ну и умный же ты у меня, Митенька. Не зря Умником и кличут.

— Постой пока здесь, у паперти, а я по рядам прошвырнусь.

С малого посада вдоль по Белозерской улице в сторону прихода Флора и Лавра проскакали вооруженные всадники — в черных, украшенных серебряной канителью кафтанах, с болтавшимися у пояса саблями и саадаками за спиной. Государевы люди.

— Глянь-ко, Митрий, — Василиса с тревогой посмотрела им вслед. — Не по наши ли души?

Отрок задумчиво чмокнул губами и покачал головой:

— Вряд ли. Не успели б они так быстро. Да и в розыск нас объявить только Богородичный игумен может, он-то уж своих людей и послал бы.

Митрия внезапно вдруг затрясло — отрок только сейчас осознал, в каком незавидном положении они с сестрой очутились. Тяглые люди, бобыльщики — и вдруг подались в бега! Преступники — по закону государственному и божескому! Не боярские людишки, монастырские, да и Юрьев день давно отменен: стремясь спасти мелких землевладельцев — дворян и детей боярских, — царь Борис ввел заповедные лета, запретив крестьянам переход от одного владельца к другому. По закону Митрий и Василиска сейчас считались беглыми — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— А может, пойти к игуменье… даже не к ней, к архимандриту, броситься в ноги? — несмело предложил отрок.

— Ага, бросся… Сразу тебя же и в железа! Потом будут кнутом бить, ноздри вырвут и в вечное холопство. — Василиска теперь была настроена куда как решительнее братца. — Нет уж, милый. Коль решили бежать — так уж не отступимся.

— А вдруг догонят, найдут? Не сейчас — так позже. Шугозерье, чай, тоже на монастырских землях.

— Там и черные земли есть, — возразила девушка. — И беломосцы — владельцы мелкие. Ну, будем государево тягло платить не хуже, чем монастырское. Иль ты в железа хочешь? На чепь, в подземелье? Давай, пройдись по рядкам, а я здесь, у паперти, поспрошаю. Бог даст, и сыщем попутчиков.

Молча кивнув сестре, Митрий обошел Преображенскую церковь и, миновав весовую избу — важню, — направился к торговым рядам. А уж там-то чем только не торговали, хотя, казалось бы, не лучшие наступили времена в царстве-государстве российском, откровенно говоря, плохие времена — голод. В центральных уездах — да в самой Москве — говорят, людей ели. А вот здесь, на севере, благодаря давно налаженным промыслам и торговле, голод чувствовался в гораздо меньших масштабах, хотя, конечно, его нельзя было не заметить. Больше стало нищих, им, соответственно, меньше стали подавать, в лесах, ближних и дальних, промышляли ватаги лихих людишек, цены на зерно — несмотря на строгий запрет государя — взлетели до самых небес. Да и мало его было, зерна-то. У кого было — засеяли, ну а уж у кого нет, тому оставалось надеяться лишь на Бога, собственную голову и руки.

В лавках, перед рядками, торговали английским сукном — товар добрый, пошьешь рубаху или кафтан — сносу нет, да и по цене приемлемо. Рядом — ткани бархатные, аксамит, камча, камка, тут же и пуговицы на любой вкус — деревянные, оловянные, жемчужные. Чуть поодаль — пояса, наборные, златошвейные, шелковые, с кистями и гладью, за ними — кошельки-«кошки», серебришко хранить, не какие-нибудь медяхи. Из кошачьих шкур шитые, те шкуры самыми крепкими считались, потому и кошельки — «кошки». Хотя оно, конечно, народ посолиднее все ж таки кожаные предпочитал, это молодежь все больше «кошками» баловалась. Дальше, за суконным рядом, шли кузнечные: как сырье — крицы, уклад, — так и изделия: дверные и воротные петли, наконечники рогатин, ножи, замки на любой вкус. Пройдя шапочников и серебряников, Митрий поздоровался со знакомыми свечниками и остановился у северян меховщиков:

— Не с Архангельского ли городка будете?

— С Холмогор.

— А домой скоро возвернетесь?

— Как товар купят. Может, через пару недель, а может, и через месяц. А ты чего спрашиваешь-то, паря? — Купец (а скорее, приказчик, уж больно скромно одет для купца) пригладил рыжеватую бороду.

— Да вот попутчиков ищу, до Шугозерья, — честно признался отрок.

— Так подожди с месяц.

— Не, — Митрий с грустью покачал головой. — Мне поскорей надоть.

Он отошел в сторонку, поглядел на собор, перекрестился истово:

— Господи, Иисусе Христе, сыне Божий! Только бы он не умер, только бы… Сделай, чтоб остался жив, а я… я уж как-нибудь… Это ж надо — на живого человека руку поднял, пусть и на нехорошего… Грех, грех-то какой, Господи!

— Эй, паря!

Митрий вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой рыжебородого приказчика-холмогорца.

— Ежели тебе на Шугозерье надоть, попробуй с московскими купцами договориться, во-он их обоз, видишь? — приказчик кивнул куда-то в сторону зарядья, где виднелся с десяток покрытых рогожею возов, запряженных выносливыми мохнатыми лошадьми. — Они как раз на днях в Архангельский город поедут.