Отрицание

— В микроволновую печь. В будущем такие в каждом доме будут. Они будут использовать высокочастотное излучение… ну, или какое-то там излучение, короче, для быстрого приготовления еды. При этом даже тарелка не нагреется. Хотя про тарелку враньё, вообще-то. Это я, если что, в «Науке и жизни» прочитал.

— Фантазёр, — усмехается Рыбкина. — Давай лучше картошки почисти, пока я на стол соберу.

После обеда мы снова пытаемся заниматься, но наука в голову не идёт и моя училка рассказывает про каких-то неведомых мне девочек и про то, как они влюбились и какие дураки те, в кого они влюбились. А ещё выясняется, что у одной девочки было «это», ну, то есть её «испортили» ещё в девятом классе и теперь она стала встречаться с одним парнем постарше.

Однажды она сделала ему такое, ну в общем, она, Наташка, не может мне сказать, что именно, потому что это стыдно, и сама она такого никогда в жизни не сделает. А парень после этого ту испорченную девочку выгнал и сказал, что она проститутка. Такие вот дела.

Этот «чувственный» трёп прекращается только, когда приходит мама. Её, уставшую и голодную, Наташка тоже кормит, а потом уходит кормить своего папашу. Один Радж у нас остаётся некормленым, но я ей об этом не говорю, иначе она обязательно вернётся, чтобы покормить и его, когда придёт время.

Я иду на улицу. Погода сегодня шикарная. Вернее, утром было прохладненько, под тридцать, а потом резко потеплело, и сейчас уже всего минус семь. Ветра нет, падает крупный снег. Дворникам морока, только и успевают расчищать тропинки. Т-р-р, т-р-р, скребут тротуары их лопаты. Раджа носится, как молодой рысак, фыркает и скачет, по грудь проваливаясь в снег.

Я подзываю его и цепляю на поводок.

— Пойдём, — говорю я, варежкой сметая снег с его головы. — На людей посмотрим, себя покажем.

Перед прогулкой я созвонился с Большаком и договорился пройтись с ним по Набережной. Решил и пса заодно выгулять хорошенько. Идти приятно. Крупные снежинки тают на лице, пляшут в лучах фонарей и делают следы стоп-сигналов троллейбусов длинными и размытыми.

Проходя мимо Политеха, читаю надпись на козырьке: «Пятилетие эффективности и качества — энтузиазм и творчество молодых!» Что называется для изощрённых читателей. Молодцы, постарались. Невольно улыбаюсь.

Когда подхожу к дому Юрия Платоновича, как и договаривались звоню ему из телефонной будки. Двушка проваливается, но звука нет. Тишина. Я захожу в соседнюю будку и снова бросаю двушку. Это последняя, другой нет. Радж нетерпеливо топчется у распахнутой двери. Раздаются гудки, но на том конце никто не отвечает. Вот ёлки!

— Егор, — окликает меня кто-то, пока я пытаюсь разобраться с таксофонами.

Я оборачиваюсь. Передо мной стоит Большак. Он в ондатровой шапке и драповом пальто с меховым воротником. Шея укутана мохеровым шарфом.

— Я так и подумал, что это ты звонишь. На этом углу автомат часто не работает. Вот, решил спуститься на всякий случай и не зря, да? А это у нас кто?

Радж коротко и тихонько гавкает.

— Это Раджа, Радж, — говорю я и жму Большаку руку.

— Понятно, — кивает Юрий Платонович. Ну что, пойдём?

Мы двигаем в сторону набережной.

— Как дела? — спрашивает он. — Сегодня хоккей, помнишь?

— Покажут завтра только.

— Ну, не беда, подождём. По радио раньше скажут. Кстати, про радио. Слышал, Картер санкциями грозил опять? Призывает олимпиаду бойкотировать.

— Да, чего ещё ждать от америкосов?

— От америкосов? — хмыкает он.

— Ага, санкции — это же любимая игрушка.

— Да вроде раньше не было, — удивляется Большак.

— Слова не было, а политика всегда была. Ну, не поедут они в Москву, нам хуже от этого не будет.

— Не любишь их? — всматривается он в меня.

— Да за что любить-то? За то что весь мир нагнуть пытаются?

— Нагнуть? — переспрашивает он.

— И поиметь.

— Остёр ты на язык, Егор. Как работа?

— Шутите? Посылку на почту отнести — это разве работа?

— А ты бы что хотел? Колбасу спиртом протирать, как один мой знакомый говорил?

— Не знаю, чего-то, чтоб хоть немного мозги задействовало. Хотя, солдат спит, служба идёт. Так что ли?

— Ну вот, знаешь же правду жизни, — смеётся он. — Чего ж тогда?

— Юрий Платонович, а вы сидели? — спрашиваю я, резко меняя тему.

Он аж в лице меняется.

— Ну, Егор, ну, блин, так что ли правильно говорить теперь? Что за вопросы неделикатные?

— Не отвечайте, если не хотите. Только это тоже ответ.

— Я вот смотрю на тебя, — хмыкает он, — и порой мне кажется, что тебе действительно полтос. А иногда пацан пацаном. Интересно как в жизни бывает. Да, сидел. За растрату.

О! Мой профиль. Рыбак рыбака, как говорится.

— А как же на руководящей должности оказались? В торговле, тем более. Так разве бывает?

— Реабилитировали меня. Я тогда молодой пацан был, вот и повесили на меня растрату, а потом разобрались через два года и выпустили. В должности восстановили и даже извинились вроде, но так, не очень охотно.

— Наколки с зоны?

— Да, — машет он рукой. — Молодой был, дурной. А теперь с приличными людьми ни в баню, ни на пляж. Не делай так.

— Не буду. Я тут с Кахой вчера встречался.

— Зачем? — снова удивляется Большак.