Отрицание

— Наталья! — обрываю я её. — Не начинай!

— Ну а что мне делать, если ты опять с Бондаренкой заигрывал! Ты скажи уже, что хочешь с ней ходить и я от тебя отстану.

— Ходить?! Куда мне с ней ходить? Вряд ли она будет приезжать сюда от вокзала, чтобы ходить со мной до школы.

— Ты прекрасно меня понял, — не поддаётся она на шутливый тон. — Значит, ты в МГУ собираешься? Спасибо тебе за доверие, за то что со мной первой поделился планами.

Так, надо с этим всем что-то делать, иначе она мне весь мозг выклюет.

— Наташ, ты хорошо держишься, если представить, что за бури у тебя в груди бушуют.

— Вот про грудь мою не надо больше думать, — горько усмехается она.

Я останавливаюсь. Она тоже останавливается и недоумённо смотрит на меня.

— Значит так, Рыбкина. Давай договоримся, что не будем друг другу мозги выносить. Никогда. Про Юлию Бондаренко я ничего не желаю больше слышать. Я ей про МГУ наврал, чтобы отделаться. Только не вздумай это обсуждать со своими малолетними сплетницами. Поняла?

— Тебе-то что за дело до неё, если я и поговорю с кем-нибудь?

— Не желаю, чтобы обо мне все кумушки твои судачили ясно? И успокойся уже, нет у меня с ней ничего.

У меня и с тобой-то нет, травмировать просто твою психику не желаю. Но это я естественно вслух не говорю.

— И вообще, комсомолке стыдно сплетни распускать, — ставлю я точку.

И мне кажется, это её немного успокаивает. Вот и хорошо.

После третьего урока я выхожу из школы и звоню Платонычу. Он сообщает радостную новость, о том что договорился насчёт Татьяны. Её примут в железнодорожную больницу и сразу выделят одноместную комнату с удобствами в семейной общаге. Она о таком даже мечтать не смела, ай да Платоныч, ай да Супермен. Придётся проставляться. Звоню домой и говорю, чтобы она немедленно летела в отдел кадров.

После этого звоню тёте Любе и уточняю, во сколько нужно приехать и не будет ли беды, если я чуть задержусь. Она говорит, что сегодня надо ехать в колхоз и главное успеть до конца рабочего времени. Блин. Придётся пропустить уроки. Звоню Кахе и Альберту, чтобы перенести встречу на более раннее время.

Пока веду все эти многочисленные переговоры, урок уже начинается. Хорошо, историчка, наша классная, незлая баба и даже понимающая. Так что я проскальзываю на своё место и усаживаюсь рядом с Серёгой.

— Где был? — спрашивает он шёпотом.

— Позвонить надо было.

— Деловой, — качает он головой. — Чё насчёт дня рождения думаешь?

Ох, ёлки… точно, у меня же днюха намечается. Уже скоро, а я даже не знаю, как надо отмечать. Пригласить пацанов в гости? Съесть торт и что делать? Играть в морской бой? Это я прикалываюсь, конечно…

— Да вот, — шепчу я, — хотел с тобой посоветоваться. Неохота просто дома сидеть с предками. Что-нибудь бы такое, интересное замутить.

— Замутить… — задумчиво повторяет он, пробуя слово на вкус. — Надо подумать…

— Серый, слушай, мне надо смыться после истории, скажешь на литре, что я типа в больнице, ладно?

— Скажу, только она потом заставит тебя справку приносить.

— Ладно, придумаю что-нибудь.

На переменке я подхожу к Рыбкиной и отзываю её в сторонку.

— Наташ, ну ты как? Успокоилась?

— Знаешь что, Брагин! — злится она, но я не даю перейти инициативе на её сторону.

— Тише-тише, кот на крыше. Не возбуждайся. Я пришёл с миром, а тебе бы только воевать.

— Чего тебе?

— Я сейчас убегу. У меня дела появились. Скажешь, что я в больницу пошёл, ладно?

— А на самом деле ты куда пошёл? С Юлечкой в кино?

Как назло в этот самый момент мимо нас проходит Бондаренко собственной персоной.

— Привет, Егор, — бросает она и идёт дальше.

Рыбкина набирает в лёгкие воздух, чтобы выдать словесный залп, но я её опережаю.

— Ната, ну ты почему такая вредная? Вот вырастешь, будешь мужа своего поедом есть, да? Ежедневную трепанацию черепа проводить, угадал?

Она щурится, но молчит, должно быть не желая прослыть сварливой бабой.

— Ты мне лучше посоветуй, что на днюху придумать. Ты, кстати, приглашена.

— Куда это? Что за днюха? А-а-а… День рождения, что ли?

— Он самый. Надо нам с тобой продумать его хорошенько, не возражаешь?

— А чего там думать?

— Ну, не знаю, может сходить куда. На «Синьора Робинзона» всей толпой. Ладно, ты соображай, а я побежал. И хорош дуться уже, я ни в чём не виноват.

Вот ведь правда, замуж выйдет, мужа затретирует подозрениями. На всякий случай я иду в противоположную сторону той, куда прошла Бондаренко.

Я бегу в бар. Там оказывается закрыто и мне приходится тарабанить. Ёлки… Они вообще работают хоть иногда? Наконец, дверь приоткрывается и из неё выглядывает здоровенный мужик с обритой головой.

— Закрыто, — говорит он, смерив меня взглядом.

— Я к Альберту. Мы договаривались.

Немного помешкав, он меня пропускает. Пока мы здороваемся, прибывает Каха с Рыжим. Я знакомлю их с Альбертом и повторяю всё, о чём мы говорили вчера. Атмосфера как-то неприятно сгущается и становится немного напряжённой.