Отрицание

Меня охватывает нервный озноб и возбуждение. Давно я этого не чувствовал. Давно. Сейчас я как волк, вышедший на охоту. Видать и здесь суждено мне быть ментом и от себя убежать невозможно. Ведь я бешеный пёс, беспощадный цепной пёс закона. Я делаю бросок и вгрызаюсь в глотку и не отпускаю жертву, пока не вырываю кадык.

Именно так я жил все эти годы, прорубаясь вперёд, не останавливаясь ни перед чем. Не бывает безобидных преступлений. Я это твёрдо знал. Фу, будто морок спал. И прямо легко на сердце стало. Я вырвался из тесной и непонятной пелены, душившей меня с момента появления здесь.

Я вхожу в гастроном и встречаюсь глазами с Лидой. И я знаю, она видит перемены, произошедшие во мне. Она чувствует зверя, пробудившегося внутри меня и будто даже немного робеет.

Я прохожу мимо, коротко кивнув и иду прямо к Гусыниной. Она даёт мне пачку денег. Сегодня это наверное целая тысяча. Дело, похоже, набирает оборот.

— Спрячь получше, — наставляет меня тётя Люба. — Какой-то ты сегодня необычный. Ничего у тебя не случилось? Всё хорошо?

Хорошо, Любовь Петровна, очень хорошо. Лучше просто и быть не может.

Проходя мимо бакалеи, я задерживаюсь. В мясном отделе колбасная суета, а здесь никого нет и Лида стоит одна. Я прищуриваюсь и втягиваю воздух, пытаясь уловить её запах.

— Иду расставлять капканы, — говорю я. — Готовься, скоро будет большая добыча. Очень большая. И готовь дырочки на погонах.

— Тише ты! — она смотрит на меня с лёгкой оторопью и ей передаётся моё возбуждение.

Она тоже охотник. Да, Лида охотник! Несколько секунд мы стоим, пожирая друг друга глазами.

— Придёшь вечером? — тихо спрашивает она.

21. Змей, пожирающий себя

Не знаю, что и ответить. Может быть. А может и нет. Это зависит, Лида, от многих факторов. Посмотрим, как я сгоняю в колхоз «Авангард».

— Не знаю, — отвечаю я и выхожу из гастронома.

Еду на вокзал и сажусь на автобус, который везёт меня в колхоз.

Прав был Большак, дорога занимает ровно сорок минут. Автобус останавливается на маленькой, покрытой снегом площадке, прямо перед магазином. Я захожу внутрь, небольшая очередь, тамбур, служебный вход, кабинет Сурова. Ага, закрыто. Первая удача. Значит надо поискать его. Он же где-то здесь, правильно?

Я спускаюсь на первый этаж и иду на запах. Впрочем, он здесь везде, но нас, бешеных ищеек это не смущает. Я открываю дверь и оказываюсь в просторном помещении, похожем на ангар. Это склад. Здесь снуют люди, таскают туши, набивают полиэтиленовые мешки.

Боковые двери открыты и у широкого пандуса стоит грузовик под погрузкой. Двери будки распахнуты и мужики заносят туда половины свиных туш, а также большие алюминиевые бидоны.

— Тебе чего, малой? — окликает меня мужик тюбетейке и засаленном фартуке, надетом поверх старой фуфайки.

— Я завпроизводством ищу, — отвечаю я.

— Так вон он, в конце зала, с мужиками стоит.

— Спасибо, — киваю я и иду к Сурову.

— Давайте всю обрезь и мослы. Всё туда же. Кожу тоже. Всё что только возможно, плюс тех, на кого падёж оформляли. Всё мне чтоб подготовили к завтрашнему вечеру, когда следующая машина придёт.

— Павел Степанович, — окликаю я его. — Здравствуйте.

— А, — восклицает он и чуть подвисает.

— Егор, — подсказываю я.

— Да-да, конечно, Егор. Привет. С чем пожаловал?

— Зло вам привёз, — усмехаюсь я.

Он отходит от мужиков и, взяв под локоть отводит в сторону.

— Что ещё за зло? — обеспокоенно спрашивает Суров.

— Ну, вы же наверное слышали такую поговорку, деньги — это зло.

Он пару секунд хлопает глазами, а потом разражается хохотом.

— Ну, шельмец, купил меня, а-ха-ха. Купил! Пошли в коридор выйдем.

Мы выходим, и я отдаю ему пачку. Он запихивает её в карман не считая.

— А мы вам, как раз, машину загружаем, — сообщает он. — Вон видал?

Суров снова открывает дверь и указывает на машину.

— Степаныч! — кричат ему мужики, с которыми он разговаривал до этого. — Ну так чего?! Чё делать-то?

— Я сейчас, — бросает он мне и возвращается к ним.

А я подхожу к грузовику. ГАЗ-51 с мордой цвета тёмного хаки и помятой, обитой жестью будкой. Рядом с машиной стоит женщина в рабочем комбинезоне и телогрейке. Крепкая и независимая, как говорится, гром-баба. Она курит папиросу.

— Здрасте, — говорю я.

Она хмуро и вопросительно смотрит, но ничего не отвечает.

— Ваша? — киваю я на машину.

— Допустим, — говорит она.

— Куда поедете?

— В Атаманку, а тебе чего? — бросает она и, затянувшись, выпускает едкие клубы дыма.

— С вами хочу. А вы в город не поедете потом?

— Поеду. А тебе куда надо-то?

— Вообще в город, но хоть бы и до Атаманки, всё к городу ближе. Просто здесь автобус сейчас часа два ждать. Вот я и хотел спросить, может подбросите?

— За трояк.

— Не, трояка нет. А за рупь?

— Уломал, — соглашается она со смехом. — Но за рупь у меня на ночь останешься.

Прохохотавшись, она добавляет:

— Только я же в Атаманке разгружаться буду.

— Ну я может, за это время на автобусе оттуда уеду.

— Ладно. Скоро поедем уже. Как звать?

— Егор, — представляюсь я.

— А я Анжела.

— Анжела! — кричит Суров. — Давай, двигай. Всё готово.

Он подходит ближе и протягивает бумаги, зажатые в руке.