Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами.

Так или иначе, мне кажется несомненным – я опираюсь тут на опыт жизни и прочитанную литературу, – что большинство наукоотрицателей упиваются тем пьянящим потоком обиды и гнева, который вызывают у них «элиты» и «эксперты», решающиеся говорить им правду. Отчасти это объясняется в уже цитирующейся книге Тома Николса «Смерть компетентности». В ней разбирается тот род популистского недовольства, которым объясняется столь многое в нашей культуре постправды. Постправда шире, чем наукоотрицание. По-настоящему, хотя я и считаю наукоотрицание одним из истоков постправды, сегодня оно замкнулось само на себя, подперев широкую культуру отрицания, охватывающего всё, от климатических изменений до прививок и масок во время пандемии, и это дополнительно усугубляет вред, который несет научный нигилизм. Когда привычные боевые порядки перестроены – иной раз в соответствии с партийной принадлежностью конфликтующих, – отторгнутым себя почувствуешь еще быстрее. При современных противоречиях в источниках информации, раздробленности, поляризации позиций и складывающейся ментальности «Мы против них» вряд ли стоит удивляться тому, что и науку затянет в этот водоворот постправды.

Хочу ли я сказать, что наукоотрицание сегодня полностью политический феномен? Отчасти может быть и так. Яркий пример – климатические изменения, которые признают 96 % сторонников одной партии и лишь 53 % другой. Ученый-когнитивист Стефан Левандовски в своей работе о наукоотрицании утверждает, что в наши дни основную массу отрицателей дает консервативный лагерь:

Десятилетиями, начиная с 1970‐х, постепенно размывалось доверие к научному сообществу у консерваторов, но не у либералов… Это совпало с появлением множества новых научных открытий, которые шли вразрез с основополагающими убеждениями консерваторов, такими как вера в важность и благотворность нерегулируемого свободного рынка. Таким образом, отрицание научных данных в широком спектре областей и недоверие к науке как таковой, похоже, концентрируются преимущественно среди политически правых.

Тем не менее и Левандовски признает, что глубинные когнитивные механизмы, программирующие такие явления, как конспирология или предвзятость подтверждения, характерны не только для консерваторов. У всех нас одинаковые мозги и когнитивные искажения, сформированные одними и теми же эволюционными процессами. И значит, вопрос о том, возможны ли примеры «либерального» наукоотрицания, открыт, и об этом я буду писать в главах 6 и 7.

Сколь бы ни был важен политический аспект ситуации, мы подобрались к сердцевине вопроса о том, почему наукоотрицатели верят в свои идеи, даже опровергнутые наукой. Мы обнаружим ответ, если поймем, что главный агент формирования убеждений – даже если речь идет об эмпирических воззрениях, – скорее всего, не факты, а самоидентификация.

Идентичность можно найти в политике, но, конечно же, это не единственное место, где ее стоит искать. Люди находят себя в церкви, в школе, в семье, в профессии, в общественной жизни или, наконец, в группе таких же, как они, антинаучников. В блестящей книге Майкла Линча «Общество всезнаек» («Know-It-All-Society») объясняется, как наши верования становятся убеждениями и каким образом это связано с самоидентификацией.

Убеждение – это вера, облачившаяся в мантию решимости, это порыв к действию, потому что убеждение отражает нашу самоидентификацию, оно указывает на то, какого типа личностью мы хотим быть и к каким группам и родам хотим принадлежать. Потому-то критика убеждений и кажется покушением на личность, ведь это так и есть. Но по той же самой причине мы порой закрываем глаза на факты, не отвечающие нашим убеждениям: признать их означало бы поменять воображаемый образ себя.