Отрицательно настроенный элемент. Часть I

– Это ему сейчас так кажется. Пока наши органы всерьёз за него не взялись. Ведь всё, что с ним случилось, это ведь ещё не репрессии… Это так… словоблудие скучающей интеллигенции… Но времена меняются не в лучшую сторону… Настанет день, когда Долганову очень пригодится, что за границей у него есть имя. И книгу он не раз добрым словом помянет, и её авторов.

Чудотворов хлопнул ладонью по парапету.

– Нет, это просто дикость какая-то, что воспоминания о живом человеке пишутся без его участия! Ты очень убедительно говоришь, но у меня всё равно нет полной уверенности, что книга ему никак не навредит… В общем, я так не могу. Я Долганову многим обязан. Он вытащил меня из ссылки…

– Ну вообще-то не одному ему ты обязан своим освобождением… – заметил Медунин. – Или ты забыл, кто привёл к тебе этого адвоката? Кто уговорил тебя воспользоваться его помощью? Ты тогда всего боялся и никому не верил. И если бы я не убедил тебя согласиться на адвоката, ты бы гнил в этой дыре до конца срока. А ещё вероятнее, ты застрял бы там навечно, потому что из квартиры тебя выписали и идти тебе было некуда. Родители у тебя умерли, а своей семьи тогда ещё не было. Тебе просто не к кому было прописываться! И только благодаря отмене приговора тебя восстановили в правах и вернули квартиру!

– Всё так. Но это сделал Долганов. Не думал, что ты станешь приписывать себе чужие заслуги.

– Нет, Юра, заслуги я себе приписываю только свои собственные. Я познакомил тебя с адвокатом, который без меня никогда не узнал бы о твоём деле. Я подыскивал тебе хаты, пока тебе не вернули квартиру. Не говоря уже о том, что я выступил свидетелем защиты на твоём процессе и просто был рядом, когда не так много оставалось желающих с тобой общаться.

Чудотворов горько усмехнулся.

– Сказал бы сразу, что твоё участие небескорыстно. И я бы ещё подумал…

– Какая корысть? Юра! Ты сам начал говорить о том, кому ты и чем обязан. А я всего лишь хотел сказать, что своих не бросаю и жду того же. Когда мы начинали писать книгу, неведение Долганова тебя не смущало…

– Я тогда просто не понял… Я подумал, у вас это временное и вы скоро помиритесь…

– Я тоже так думал, но, увы, он не стал ни нашим соавтором, ни нашим союзником. И говорить ему о книге сейчас просто небезопасно. Помешать нам непосредственно он, конечно, не сможет. Но своё благородное негодование он выплеснет на своих близких знакомых, а те расскажут ещё кому-то, и скоро об этом станет широко известно. То есть книга ещё не вышла, а все карты будут раскрыты. Разве так мы планировали?

Чудотворов напряжённо задумался.

– Ладно… – выговорил он с выражением вынужденного согласия. – Оставим всё как есть. Но только давай тогда не будем уже суетиться с этим протоколом. Тропачевскому можно сказать, что у Долганова он тоже не сохранился, забрали на обыске, не знаю… А в самиздате он не проходил, и всё!

Медунин вновь заколебался.

– Ну… по большому счёту мне всё равно, что будет в книге. Хоть наши телефонные разговоры. Лишь бы Тропачевский остался доволен. А он буквально помешался на этом протоколе судебных заседаний! Ладно, давай так. Если на встречу с Тропачевским пойдёшь ты, сошлёшься просто на мой арест. Скажешь, что протоколом занимался я, но вот… теперь всё затягивается. А если всё-таки мне удастся с ним встретиться, то… то это уже будет моя забота, что сказать…

Глава 7

Звонки прекратились только в половине первого, и Долганов наконец прочно засел у себя в комнате. По своим внутренним биоритмам он был полуночником, и ночные часы, когда всё затихало, были у него самыми продуктивными. Это было время уединения и полной интеллектуальной свободы.

Убирая в стол бумаги, он вдруг обернулся и поглядел на топчан, где недавно сидела Фаина Романовна, словно она снова его окликнула.

«У него серьёзные боевые ранения… – вспомнил он её слова об отце. – Впереди такой светлый праздник… Ты бы всё-таки поздравил его…»

Задвинув ящик, Долганов пристально поглядел на редкие ночные огни за окном. Представляя возможную встречу с отцом, он невольно начал будить в себе какие-то хорошие воспоминания. Ведь если поздравлять со светлым праздником, то тогда уж с какими-то светлыми чувствами. Но всё светлое осталось где-то в раннем детстве, лет до пяти. А чем дальше, тем сложнее становилась его собственная жизнь и отношения с отцом.

На память Долганову пришло то далёкое мартовское утро – холодное и солнечное. На часах уже девять, но почему-то никто из старших не будит их с сестрой, чтобы вести в детский сад. Мирно посапывая, Наташа спит сладким сном в своей кроватке. Это ещё на старой квартире, в огромной коммуналке с высокими потолками, где они жили с родителями и занимали две комнаты. Ещё к ним часто приезжала бабушка Фаня, которая мама мамы. Вчера она загостилась и осталась на ночь. Ей постелили в детской, но рано утром она куда-то ушла.