Отрочество 2

Мысли ево окончательно запутались, и очнулся он уже с массивным узлом чистой одежды в руках.

– Мужа покойново, – пояснила жидовка, чуть вздохнув, – тебя мальчишки в баню проводят, да и переоденешься там в чистое, а я уж твоё постираю.

– Агась… благодарствую! – спохватился он, кланяясь низко, – От всей, значица…

Вечером, лёжа на постели в жарко натопленном полуподвальчике, чистый и благостный, сызнова наетый от пуза и напитый чаем со всякими жидовскими вкусностями, Серафим переживал крушение старово мира.

«– Жидовка, значица, – вяло текли мысли, – и так… и сама такая гладкая баба, хе-хе… Дажить если хвост и поперёк там всё, я бы… ух!»

Закурив и окутавшись махорошным дымом, он думал, думал, думал…

«– Поглядим, – решил он, зевая, и затушив цигарку о ладонь, положил окурок на табуреточку возле топчана, и повернулся набок, начиная засыпать, – как оно выйдет-то… дальше…»

* * *

– За вашу и нашу свободу, – повторил полицейский офицер, вперив взгляд в лежащую перед ним фотографию в газете и с силой растирая занывшие виски, – да уж, клубочек выходит тот ещё! Полячишки, староверы, социалисты, жиды… теперь ещё и буры!

В голову пришла было мысль, что Пономарёнок мог просто повторить красивые, невесть где читанные слова, не понимая смысла, но… нет! Офицер тряхнул головой, отбрасывая заведомую нелепицу.

– Панкратов в полиции на особом счету, – начал рассуждать он вслух, продолжая растирать виски и всё никак не в силах уцепить за кончик этого клубка, – да и…

Он замолк, опасаясь даже наедине произносить вслух запретное.

– Пономарёнок озвучил то, что слышал! Так… – офицер не глядя достал портсигар и раскурил папироску, не отрывая глаз от фотографии, которую уже выучил до мельчайших деталей.

Откинувшись назад, он прикрыл воспалённые глаза, мысленно выстраивая версии одну интересней другой.

«– Мальчишка – проект, – вяло думал он, смоля папиросу одну за одной, и ощущая едкую табашную горечь, вяжущую язык, – это я могу констатировать уверенно. А вот чей?!»

– А может… – он приоткрыл глаза, – общий? Российская Империя в её нынешнем виде…

Офицер устало опустил плечи и снова потёр виски, но тянущая боль прочно поселилась в голове.

– Российская Империя в её нынешнем виде, – повторил он, и добавил еле слышно после короткого молчания, – мешает решительно всем…

Глава 16

Потерпев неудачу в бурском посольстве, молодые люди вышли на улицу, изрядно раздражённые как самим отказом, так и весьма прохладным приёмом.

«– В России полным ходом идёт запись добровольцев в бурскую армию» – процитировал Николай газету с мрачной язвительностью, ёжась под ледяным петербургским ветродуем, – Как же! Люди за их свободу, а они… и-эх!

Сплюнув с одесским шиком на мостовую, он тут же засмущался осуждающего взгляда случайного прохожего, заалев всем лицом. Вздохнув, Корнейчук начал кусать губу, занимаясь душевным самоедством.

Мутная волна бурского патриотизма, поднятая прессой доброй половины мира, всколыхнула в людях желание защищать справедливость в Южной Африке – так, как они её понимали. Мнилась если не красная дорожка под фанфары, расстеленная доблестным русским добровольцам от благодарных потомков голландских и французских гугенотов, то хотя бы элементарная поддержка.

Действительность же оказалась прозаичной и серой, и прохладный приём, оказанный в бурском посольстве молодым людям, скребком прошёлся по юношескому самолюбию. Ни материальной поддержки, ни даже и моральной, что особенно обидно.

Добираться своим ходом до Марселя решительно не на што, денег впритык на третий класс до Одессы, да и то – не пито, не едено…

Представив, как они возвратятся в Одессу не солоно хлебавши, грязные и оборванные, Корнейчук передёрнулся от внутренней боли. А ещё письма! При отъезде написал пафосное донельзя, высокопарное и откровенно неумное, и потом – на вокзалах отправлял, чуть не всем знакомым. Порыв чувств, эйфория! Борец за свободу… и такой афронт! А сколько чувств, сколько экспрессии!

Высокопарные слова о собственной могиле в чужом краю, обещания… Ах, сколько писано обещаний! Высокая поэзия чувств, обнажение души, чеканные фразы… и позор возвращения?!

– Так, – сказал неожиданно сощурившийся Житков, стоявший до того бездвижно, статуей Командора, – пошли-ка в порт!

– На хрена?! – Николай, заведённый собственными отчаянными мыслями, экспрессивно вывернул пустые карманы, – Денег у нас на двоих – один раз в трактире нормально пообедать, осталось только одежду с себя продавать.

– Просите, и дано будет вам[i], - отозвался Борис, – Ну?!

– Вот так просто?! – уставился на него друг.

… - вот так просто, – повторил Корнейчук растерянно, глядя с борта парохода на тающий в тумане Петербург.

Просто пойти в порт, и честно, от всей души – добровольцы, хотим попасть в Южную Африку, сбор в Марселе, готовы отработать проезд. Всё! Один отказ, второй… взяли.

– Не стой, Коля! – подбодрил его Житков, бодро надраивая медяшки, – Работа сама себя не сделает!