Отрочество (СИ)

Частят рюмашками мужчины, но этак символически, чуть не на самом донышке толстостенных стопочек. Выпили. И закусили со смаком! Не пянства ради, а сугубо для аппетиту.

Раскраснелись скоро, чуть свободней держатся, но без пьяной развязности. Знают меру! Да и как не знать, когда люди взрослые, да с такой закуской?!

— … и такой-то загорелый приехал, — рассказывает Мария Ивановна Юлии Алексеевне и Степаниде Фёдоровне, — что и не узнала-то сразу! Бурлак-бурлаком, волосы выгорели, а похудел как…

Прислушиваюсь… о похождениях супруга рассказывает. Ну это да! Приключенисто живёт опекун. Не на один том совершенно майнридовских приключений наберётся, притом даже и без врак!

Начиная от скитаний в детском ещё возрасте, заканчивая двумя войнами и неприятностями с полицией, да ничуть не разовыми. А трущобы? Приключения с контрабандистами? Работа на фабриках? Столько томов написать можно, что хар-рошую такую полку займёт!

У меня столько… Задумываюсь, и прихожу к выводу, што не всё ещё потеряно!

Сидеть за столом часами умею, но не люблю. Довольно быстро поев, выдержал несколько раундов светских бесед и расспросов, да и отсел из-за стола.

Гитару в руки, да и наигрываю себе тихохонько романсы — для фона, под настроение.

— А не спеть ли нам песню? — Предложил баском раскрасневшийся Владимир Алексеевич.

— О любви? — вырвалось у меня, на што Мария Ивановна кивнула благосклонно. А што? Наелись, напились, теперича можно и для души чего-ничево!

… — дорогой длинною, да ночью лунною, — самозабвенно выводили гости, — да с песней той, что в даль летит, звеня. Да со старинною, да с семиструнною, что по ночам так мучила меня!

— … ух ты! — Мария Ивановна, раскрасневшаяся и довольная, обмахивается краем шали.

«— В этом времени петь любят» — выдаёт подсознание, с чем я и соглашаюсь. И умеют!

Певцы подустали, тем паче петь с набитыми животами не так-то просто. Но распирает! Хочется, штоб душа развернулась и свернулась!

Переглядываюсь с Санькой, и он сходил за скрипкой. Неплохо уже умеет, да и стесняться почти перестал.

— Не для меня… — трогаю я струны, и брат начинает тихохонько водить смычком по струнам, — придёт весна, не для меня Буг разойдётся, и сердце радостно забьётся в восторге чувств не для меня!

— Вот же дал Бог голос, — читаю невзначай по губам Посникова, но быстро растворяюсь в игре и пении.

А потом… да и куда без них?! Еврейские мои песни, разошедшиеся широко не только по Одессе, но и неожиданно — по Москве. Низкий жанр? Да! А поют все. И фыркают.

— … оц-тоц, первертоц, — задорно выводили гости, а разошедшийся Исаак Ильич даже и пристукивал тростью в такт, — бабушка здорова!

— Оц-тоц… — Станиславский не выдержал и встал, пытаясь вслед за мной повторять танец. Ничегошеньки не получается, но веселья!

— Оц-тоц…

Потом Надя читала новые, ещё не пошедшие в тираж, рассказы о сэре Хвост Трубой, и ево похождениях. Хохот! В лицах читает, выразительно. Талант чтеца у неё мощный, нешуточный — если уж даже сам Станиславский признаёт, безо всяково снисхождения к возрасту и родне.

У Антон Палыча слёзы на глазах от смеха, Исаак Ильич улыбается мечтательно, слушая о похождениях мохнатово рыцаря. Кажется, будто он сам стал хвостатым сэром, следуя по кошачьим королевствам и феодам, расположившимся в старинных московских переулках и двориках.

Татьяна потихонечку разбирает стол, а Санька пристроился с мольбертом делать эскизы. Жадно рисует, торопливо. Взахлёб!

Общая композиция… листок отправляется в папку. Головы гостей… Татьяна с посудой, начертанная вовсе уж схематично. Образы! Потом уже основательно будет рисовать.

Левитан заинтересовался, и вот уже голова к голове обсуждают што-то. Исаак Ильич забывает в такие минуты даже о больном сердце, которое последние месяцы напоминает о себе почти беспрерывно.

Лицо светлое, глаза сияют… нимб?! Трясу головой… ан нет, показалось, Татьяна пронесла самовар, и от его начищенного бока отразился лучик света за головой художника. Но до чево же символично!

Надя тем временем закончила читать, и разговоры скакнули на шалости, да о домашних любимцах. Я же никак не могу отделать от мысли, будто што-то забыл… Левитан чуть повернулся, улыбаясь… ну точно!

Забрав бесцеремонно несколько листков и карандаш, начинаю по памяти набрасывать эскиз тово, привидевшегося. Пусть я и ни разу не художник, но мал-мала умею, и говорят — интересно и самобытно. Да и Училище снова посещать начал, вольнослушателем. Так што…

Юлия Алексеевна встала чуть сзади, наблюдает. Повернулся к ней на мгновение, да улыбнулся. Она в ответ, но так как-то… грустно, што ли…

— Исаака Ильича желаешь нарисовать? — в голосе-то сколько почтения к художнику!

— Агась! Кхм… то есть да! — и замысел свой объясняю, да про нимб, — … понятно, што почудилось, но до чево же символично!

— А я вот я не уверена… — тихо ответила она, — переведя взгляд на художника.

Может, и не сам нарисую… не знаю! Саньке потом покажу да обскажу, небось интересно будет попробовать. Да и сам… почему бы и не да?!

***