Отрочество

В этом домике только и было что комната да кухня, но зато сквозь окна и двери, почти всегда открытые, виднелось море — узкая желтая полоска берега, а за ней другая полоса — широкая, то зеленая, то синяя, то какая-то зелено-сине-серая, рябая.

Стоило только приоткрыть окна, и в Линину комнату сейчас же врывался ветер, начинали тихонько лопотать ставни и парусом вздувались занавески.

В квартире, где жила Галя со своими родителями, на дверях висела всегда одна и та же скучная табличка:

ДОКТОР

АНДРЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ СТЕПАНОВ

А в квартире у Лины очень часто менялись записки, приколотые булавкой:

«Линушка, приду с работы не скоро. Подогрей себе супу и возьми синеньких. Там приготовлено».

Или:

«Линушка, мне опять на тебя жаловались во дворе. За что ты побила мальчика? Беда, да и только!»

Одним словом, в домике у Лины и ее мамы было очень хорошо. Галина Андреевна до сих пор помнит глиняный прохладный пол, клетчатый переплет дранок, выступивших кое-где из-под осыпавшейся светлорозовой штукатурки, и веселый сквозной ветер, легко перебиравший волосы. Но лучше всего было, конечно, то, что здесь они с Линой были одни. Линина мама уходила на работу рано, а возвращалась домой поздно, и они могли делать что вздумается — играть в какие хочешь игры, прятаться под крылечком, болтать что придет в голову.

Отсюда, пробравшись сквозь лазейку между сараями, они, никому не сказав ни слова и зачастую забыв захлопнуть за собой дверь, выходили в боковой переулок и, крепко взявшись за руки, с бьющимся сердцем, испуганные и счастливые, пускались в дальние странствия по незнакомым узким уличкам и переулкам.

Как она помнит до сих пор их возвращение домой, когда двор уже затеплился вечерними огнями, люди пьют на балконах чай, а из распахнутых настежь окошек слышится музыка!

На юге любят и ценят музыку. Она несется отовсюду треньканьем чижика, гаммами, Бахом… Каждый играет на чем-нибудь — как умеет и может.

У Лины был дядя, настоящий музыкант. Брат матери. Настройщик. Он был старый, одноглазый, умел играть на всех инструментах понемножку, но особенно красиво играл на трубе.

Один раз, придя в гости к Лининой маме, он заиграл до того хорошо и жалостно, что обе они — Лина и Галя — так и застыли, положив на стол локти и задрав кверху головы, не отрывая глаз от его раздутых щек.

«Что, понравилось, а?» — отложив трубу и отирая со лба пот, спросил дядя.

«Я буду учиться играть на трубе», — коротко сказала Лина.

Дядя на минуту задумался, потом подмигнул Лине своим единственным глазом и спросил:

«Говорят, скоро твой день рождения, племяшка, а?»

Ясно, как дважды два: он решил подарить Лине трубу.

Застеснявшись, обе они, как по команде, сейчас же спрятались за спину Лининой матери.

«А у тебя когда день рождения?» — спросил он Галю.

«Да у них два раза в году день рождения, — ответила Линина мама. — Если одна новорожденная, так обе празднуют».

«Вон как!» — сказал дядя.

Неужели он и ей, Гале, подарит трубу?..

* * *

В день Лининого рождения они с утра поджидали дядю у ворот. Дядя приехал после полудня и привез всего-навсего кулечек с грушами.

Вот они сидят на скамейке у дома и молча едят груши. Он тоже ест, а потом, когда съел, вздыхает и, глядя на них, говорит задумчиво: «А правда, дети, хорошие были груши?»

Они отвечают: «Да, хорошие…» — и грустно переглядываются.

И вдруг он смеется и, хитро прищурив глаз, достает из кармана футлярчик.

«Алевтине!»

Он раскрывает футлярчик, а там колечко… Настоящее! Всамделишное!

Помертвев от удивления и восторга, они молча натягивают колечко на Линин большой палец. Оно немножко великовато, но зато в него вправлена бирюза. Камешек мал и окружен, подобно сиянию, серебряными ровными зубчиками. Все зубчики одинаковые. Бирюза до того голубая, что заходится сердце.

И тут дядя вытаскивает из кармана другой футлярчик. Там, прижавшись к синему бархату, тихонько дремлет другое колечко.

«Галине!»

Дядя подмигивает сначала одной девочке, потом другой и добавляет пояснительно:

«Подружкам — колечки».

Они молчат, стоят рядом и смотрят друг другу на руки, украшенные бирюзовыми колечками.

Но только после, в тени кустов, в уголке обожженного солнцем маленького садика, приютившегося в самом конце двора, они как следует рассмотрят на своих пальцах витое серебро колечек и бирюзу. Они станут глядеть и глядеть на колечки. Они снимут их и будут до тех пор перекатывать с ладошки на ладошку, пока не перестанут понимать, где Галино, где Линино колечко.

* * *

Даня внимательно и удивленно слушает этот неожиданный рассказ, слушает и смотрит на большие белые, взрослые руки Галины Андреевны, спокойно скрещенные на коленях.