Отрочество

Он отряхнул с ладоней песок и, круто повернувшись, побежал к поезду.

* * *

…Печка выкрашена в яркосинюю краску. Ее опоясывает навесик вроде узкого подоконника. От этого она напоминает камин.

На печном «подоконнике» тикают часики.

Отец сидит под висячей лампой у обеденного стола. На скатерти перед ним — недопитый стакан чаю с лимоном, на тарелке — неначатый бутерброд. На коленях у отца — раскрытая книга, в руке — заботливо отточенный карандаш. Отец читает и делает выписки.

Тишина. Теплынь.

Цыганские глаза отца блестят от теплоты и выпитого чая. По всей фигуре, откинувшейся на спинку стула, по отодвинутому стакану, по кусочку лимона на блюдечке можно твердо сказать, что он наслаждается.

Тишина. На столе чуть позвякивает, отвечая дальним уличным шумам, стакан. В стакане тренькает чайная ложечка. В тишине негромко тикают часы — это тиканье похоже на стрекотанье кузнечика.

У окна с работой в руках сидит мать. Время от времени она поднимается и, заслонив от света глаза, вздыхая, смотрит в окно.

Половина восьмого… Восемь. Его все нет.

И вот наконец раздается звонок.

От сотен других звонков — от звонка почтальона, молочницы, управдома, подруги и соседки, от звука любого другого звонка — утром, днем и среди ночи она могла бы отличить его звонок. Он ей знаком, как его дыхание, как звук его шагов. Мать умела угадывать по звонку даже то, в каком расположении духа он поднимался по лестнице — веселый, спокойный или встревоженный.

И вот звонок раздался.

Она откинула работу и пошла — почти побежала отворять. За дверью было тихо. Никто не лупил в дверь башмаками, не орал: «Это я!» — и не поколачивал по косяку кулаком.

Она сказала (так, для очистки совести):

— Кто там? — и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

Он стоял опустив голову. Глаза у него были усталые, веки воспаленные.

При неверном свете лестничной лампочки мать не столько увидела, сколько почуяла сердцем, что лицо у него заплаканное.

Не говоря ни слова, он бросил пальто, шапку и в калошах прошел в ванную комнату.

Не оборачиваясь, краешком глаза она увидела сквозь плохо притворенную дверь, что он набирает полные горсти воды и плещет себе в лицо. Потом, наклонившись, напился прямо из крана.

И вдруг опять раздался звонок.

Она быстро пошла к двери, отворила.

На пороге стояла какая-то незнакомая пожилая — сет, старая женщина с палкой в руках. Наверно, их новая учительница.

Вместо «здравствуйте» Яковлева сказала учительнице:

— Что случилось? — и пропустила старуху в дверь, чувствуя, что в сердце у нее что-то оборвалось.

— Здравствуйте, — сказала учительница и приветливо улыбнулась Яковлевой.

В эту минуту дверь ванной хлопнула, и Даня, взъерошенный, мокрый, выскочил оттуда.

— Здравствуйте, Даня, — сказала старуха. — Что это с вами? Вы здоровы?

Он ничего не ответил, только посмотрел на нее, пораженный, приоткрыв рот и хлопая глазами. Потом повернулся к матери и сказал чуть слышно:

— Мама, да это же… это Елена Серафимовна!

Мать не знала, кто такая Елена Серафимовна, но увидела его растерянное лицо.

— Входите, садитесь, — печально сказала она, заглядывая в улыбающиеся глаза учительницы. — Не принимайте близко к сердцу. Я уже так привыкла.

Учительница опустилась на сундучок у вешалки и оперлась на палку.

— Но что же такое он сделал? — сдерживая слезы, сказала мать.

— Мама, — прервал он страдальчески, — ты опять за свое… Познакомься, мамочка! (Он никогда и ни при каких обстоятельствах не называл ее «мамочкой».) Познакомься, мамочка. Я же говорю тебе: это Елена Серафимовна, профессор. Ну, из нашего музея, знаешь?

— Профессор!.. — вбирая в себя дыхание, повторила Яковлева. — Профессор!.. Очень приятно… Но как же так? Ты бы хоть предупредил!

Она всплеснула руками. Беспомощно поднялись и упали маленькие темные руки.

Мысль лихорадочно работала. В доме не было ни приличных конфет, ни хорошего печенья. Ну хоть бы заикнулся, предупредил…

— Даня, помоги же снять пальто!

И мать почти бегом пробежала по коридору и распахнула дверь в комнату.

— Антон! — сказала она громким шопотом. — Антон!.. Встречай. Профессор из музея, в котором он занимается. Кажется, там что-то случилось…

Отец едва успел вскочить со стула и запахнуть отвороты домашней куртки, как в комнату, приветливо улыбаясь, вошла Елена Серафимовна.

— Рада случаю познакомиться, — сказала она, протягивая ему руку.

И в комнате на минуту стало тихо. Стало слышно, как тикают часы.

— Очень рад! — разбил тишину хрипловатый голос Яковлева. — Очень, очень рад! — И, чуть наклонивши голову, он обдал Елену Серафимовну взглядом черных огромных глазищ, напоминающих глаза цыгана.

С нескрываемым любопытством она посмотрела в эти глаза, такие похожие на глаза ее питомца, но более добрые, умудренные опытом долгой жизни.

Лицо отца, обтянутое смуглой кожей, было правильно. Удивительно шла к очертанию почти коричневого низкого лба седая грива волос. Она невольно залюбовалась редкой выразительностью этого лица, выдававшего ясность мысли и страстность чувств.

— Надеюсь, он вас не огорчил? — настороженно поглядывая на Даню, спросил отец. — Надеюсь, он…