Отрочество

Сидевшие в тачке малыши скатились вниз по наклонной плоскости. Они безропотно посидели на снегу, опомнились, встали и, отряхнувшись, затрусили вслед за своим рысаком.

— Олег! Олешек!.. Олешка, покатай еще!..

Олег Чаго (это был младший брат Лиды) шел по двору, небрежно раскачиваясь. Лида смотрела на него, зло прищурив глаза.

Дело не в том, что он катал малышей на грязной тачке: пусть, пожалуйста, если им это по вкусу. Дело в отсутствии уважения к человеку, к его достоинству… В общем, дело было в ее дневнике.

Возвратившись из школы и открывши свой ящик (отведенный Лиде мамой в большом бельевом шкафу), она увидела четыре куска туалетного мыла в красной обертке, попрежнему лежавшие в левом уголке ящика. Лида невесть зачем копила и складывала туалетное мыло в свой ящик, жалея сорвать с него красивенькие обертки.

Извлекши мыло, она понюхала его, отодвинула два пустых флакончика из-под одеколона, которые тоже невесть зачем припрятала во всепоглощающий ящик. После этого она достала из ящика большую общую тетрадь.

На обложке была надпись: «Дневник Лидии Ивановны Чаго, ученицы шестого «А».

Достав из ящика дневник, она только-только собралась примоститься где-нибудь в уголку и записать кое-что, как вдруг заметила, что красная нитка, предусмотрительно положенная ею поверх дневника, обронена на дно ящика.

Дрожащими руками Лида раскрыла дневник и увидела, что рядом с записью: «На Олега, я думаю, надо действовать суровостью — он не понимает, что такое дисциплина. 1) Посоветовать маме противопоставить его воле свою волю, 2) а если не подействует, то в воскресенье не дать ему денег на кино», — рядом с этой записью красовалось: «Как бы не так! Сама посиди дома, троечница».

Стало быть, он рылся в ящике. Он читал ее дневник. Мало того: он нагло намекал на ту единственную тройку, которую она получила из-за него же. В понедельник, когда она готовила уроки, он назло ей громко пел у нее под самым ухом.

Лида села на пол подле ящика и зарыдала так громко и жалостно, что из кухни прибежала бабушка.

Когда бабушка прибежала из кухни, Лида сидела на полу и выкидывала из ящика носовые платки, обвязанные цветными нитками, альбомы с фотографиями и стиральные резинки.

Платки, открытки, фотографии и тетрадки вылетали из ящика, как выпущенные на волю птицы. Они описывали в воздухе полукруг и ложились на пол беззвучно или, наоборот, с хлопаньем, в зависимости от твердости и тяжести предмета.

— А что ж ты думаешь, Анюта, — говорила, стоя в дверях и скрестив руки на животе, бабушка, — это же в самом деле нехорошо — читать ее дневник…

Бабушка пыталась выказать объективность. Она сильно любила Олега.

— Нет покоя ни ночью, ни днем! — ответила мать из другой комнаты и не захотела даже вникнуть в суть дела, тем глубоко обидела дочь.

— Нет, Анюта, это же в самом деле нехорошо — читать ее дневник, — лицемерно повторяла стоявшая в дверях бабушка.

От обиды и горечи у Лиды мигом высохли на глазах слезы. Она молча убрала в ящик все, что валялось на полу, забралась на подоконник и стала глядеть сквозь стекло во двор.

Олег не успел еще постучать каблуками о двери черного хода, как она была тут как тут. Она распахнула дверь и, прежде чем он перешагнул порог, вцепилась ему в волосы.

Мама и бабушка едва разняли их. Мама стала перед Олегом, а бабушка заслонила Лиду.

В этом положении застал свою семью возвратившийся со службы полковник.

Он сказал:

— Что случилось? — и замер в дверях кухни.

За спиной у него стоял немалый боевой опыт, но никакой опыт не мог ему подсказать, как следует вести себя во время таких стычек, когда победа столь же нежелательна, как и поражение.

— Иван, почему ты молчишь? — спросила жена.

— Но это же в самом деле нехорошо, — вмешалась бабушка, — читать ее дневники…

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы как раз в это время не раздался осторожный стук в кухонную дверь и на пороге не появился Саша.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он. — Можно войти?

— Конечно, — ответила срывающимся голосом Лида и стала оправлять помявшееся платье.

Воцарилась тишина. Первым пришел в себя полковник.

— Да что же, вошел бы в комнату, чего ж так стоять! — сказал он бодро.

— Спасибо… — растерянно ответил Саша. — Но я, если разрешите, тут… Мой товарищ однажды уже был у вас по поводу сбора цветного металла…

— Как же, как же! — оживился полковник. — Я помню. Подходящий паренек… — И он улыбнулся своей великолепной, сияющей улыбкой, так пленившей когда-то беднягу Яковлева. — Мы здесь, признаться, еще кое-что подобрали для него… Дочка, живо! Тащи-ка ступку и самовар.

Не сказав ни слова, Лида вошла в кладовую и выволокла оттуда старый самовар, ступку и две сковородки. Она стояла против Саши и подбирала обеими руками растрепавшиеся волосы.

Олег сейчас же скрылся в кладовке.

— Может быть, отобедаете с нами, мальчик? — приветливо предложила бабушка.

— Спасибо большое, — ответил Саша, — но я по делу. Я к Лиде… лично.

— Ага! — сказал полковник.

И бабушка, мама и сам полковник деликатно вышли из кухни и оставили их вдвоем.