Туробой тем временем продолжал вещать ультимативно-издевательским тоном, и когда по лицу косящейся на лежащую Красаву Нинеи становилось уж очень заметно, что она не столько слушает, сколько терпит, в голосе его снова прорезался громоподобный рык.
– …Коли ты о войске возмечтала, то не бывает войска без князя, как и князя без войска! Есть он у тебя – настоящий князь? Не избранный, не поставленный, не самозваный, а природный – князь по крови и по духу? Видать, есть, коли ты войском озаботилась! У нас тоже есть!
– А осенен ли твой князь благостью богов, способен ли наделить землю свою благополучием, призвать на нее благословение и защиту высших сил? Наш может! Ему и Макошь, и Перун благоволят, и от Креста он милостью не обделен, да и Велес твой к нему добр!
– А прославлен ли твой князь истинно княжьим делом – градостроением? Ведь никто, кроме князей, от веку города не ставил[62]
. Наш один городок уже заложил!– А даровано ли твоему князю воинское искусство? Удачлив ли он, храбр ли, почитает ли его дружина? Наш храбр, удачлив и люди ему подчиняются охотно! Вот, гляди! – Туробой швырнул под ноги Нинее добытый в Отишии посох волхва. – Кажись, второй уже? А?
– А теперь самое главное – способен ли твой князь переять удачу другого князя? Сможет ли одолеть в бою, перейдет ли к нему сила и удача побежденного?[63]
Вспомни своего князя и погляди на нашего – кто кого одолеет?– На этом все! – совершенно неожиданно закруглился Туробой. – Нужное ты услыхала. Поймешь – твое счастье, не поймешь – твоя беда! Пошли, парень!
Туробой ухватил Мишку за плечо и чуть ли не силой поволок его к сидящим в седлах опричникам, задев ногой и опрокинув опустевшую скамью, на которой они до того сидели.
Оглянувшись, Мишка увидел, что Нинея склонилась над лежащей на земле Красавой.
– Дядька Аристарх, ты Красаву-то не убил, часом?
– Оклемается, от этого не умирают… Зато и наказания от старухи избежит, то на то и вышло, а урок нужный получила! Нет, ну это ж надо так обнаглеть! Отроками она повелевать взялась! Козявка, едрен дрищ! Ничего, теперь в разум войдет…
– Если вообще разума не лишится… – неуверенно пробормотал Мишка, – дите ж еще совсем…
– Вот с малолетства и надо вразумлять! Меж бабья пускай свои выкрутасы творит, среди холопов! С вольными смердами уже как выйдет, а перед воином баба, волхва она или не волхва, только в одном виде быть должна: глаза в землю, язык в жопе, руки на п…е!
– Ну уж… – Мишка от такого пассажа даже слегка опешил.
– Не «уж», а «так»! Иной вид может быть только по приказу… и еще, когда баба воина из похода или долгой отлучки встречает! Тогда в правой руке чарка, в левой – закуска, подол – в зубах! И никак иначе!
Подобные высказывания, да еще со смачной присказкой «едрен дрищ», были настолько нехарактерны для ратнинского старосты, обычно степенного и выдержанного, не склонного к ругани, что Мишка даже споткнулся на ровном месте. Потом, правда, вспомнилось «в тему», как призванные на армейские сборы с виду вполне приличные мужики, надев форму и оказавшись в казарме, превращались вдруг в такое жлобье… Видимо, тут имел место тот же эффект – смена имиджа: староста слишком вошел в роль сурового воина, вправляющего мозги глупым бабам и подросткам.
– А ведь ты соврал, Окормля! – поведал неожиданно Туробой, умащиваясь в седле.
– А?
– Помнишь, ты ляпнул, что волшбу творить в крепости, под сенью креста, все равно, что гадить на чужом капище?
– Да… а что такое?