Отрок московский

Воин должен холить коня, чтобы тот не подвел его в пылу сражения, ухаживать за саблей, чтобы не притупилась и в ножнах не застряла, беречь верный лук, чтобы не отсырела тетива, не потеряли убойную силу крутые рога, расправлять оперение стрел, чтобы не заломилось, не слежалось, не отправило крылатую смерть мимо цели. Но, как ни крути, в походах приходится самому и кормить себя, и рваную одежду штопать.

Верные нукуры, отправившиеся в поход вслед за Кара-Кончаром, не роптали на судьбу. Вернее, в открытую не роптали – знали, что с их предводителем, горячим и скорым на расправу, шутки плохи. Но верный Бургут доносил: мол, не сильно довольны воины, истосковались по теплым юртам и женской ласке, по горячей сюрпе[111] и хмельной архе, по настоящим сражениям и богатой добыче.

Федот, предпочитавший, чтобы его именовали татарской кличкой Кара-Кончар, недовольство своих спутников мало праздновал. Уговаривать не собирался. Не нравится – пошел вон! Это в лучшем случае. В худшем он мог на месте порешить бунтаря. И они отлично это знали. Потому молчали, преданными глазами глядя на предводителя. В конце концов, чтобы сломать дух матерых степных волков, потребовалось бы что-то более страшное, чем ночевки под открытым небом у костра, отмороженные носы или подведенное с голодухи брюхо.

Шаман Джерби, усевшись на кошме, закрыл глаза и завел тихую, заунывную песню без слов. Со стороны посмотришь – ни за что не догадаешься, просит ли он Великое Небо о помощи и снисхождении или просто вспоминает родной кюриен[112]. Нукуры поглядывали на него искоса, и разговоры затихали сами собой. Это только кажется, что Джерби никого не видит, ничего не слышит. На самом деле он мгновенно узнавал о самых маленьких признаках недовольства среди степняков. А там мог кого-то пожурить по-отечески, как старший товарищ, а на кого-то мог и Кара-Кончару донести. Так что воины предпочитали не болтать попусту, а своими делами заниматься. Кривоногий Турген время от времени переворачивал тушки четырех тетеревов, подстреленных по дороге. Хорошо все-таки, что западные леса изобилуют добычей – зверем и птицей. Ордынец, родившийся с луком в руках, с голода не помрет. Хотя с лесной птицы не разжиреешь, а охота на лося или оленя требовала задержки в пути, чего Федот позволить не мог. Он и так считал, что они отстают от московских дружинников, упрямо стремящихся на закат.

Кара-Кончар еще раз посмотрел на притихших нукуров и отвернулся. Он никогда не сидел рядом с ними у огня – верный Бургут разводил в стороне маленький костерок, где баатур мог спокойно поразмыслить, не отвлекаясь на суету простых воинов.

Он не жалел бойцов, вздумавших довериться ему, но не жалел и себя. Жизнь – это борьба. Жестокость – единственное, что помогает выжить. Несправедливость, жадность, властолюбие правят миром. Чтобы чего-то достичь, нужно сражаться. Не убьешь, так убьют тебя… Люди ничем не отличаются от волков. Чтобы стать вожаком, нужно загрызть того, кто водил стаю прежде тебя. Чтобы удержаться в вожаках, нужно раз за разом убивать каждого, кто посмеет оспорить твое место.

Кара-Кончар как нельзя лучше отвечал этим требованиям.

Уродился он крепким мальчишкой. Третий сын шорника из тверского посада с малолетства знал, что нет у него в жизни иного пути, как гнуть спину над кусками кожи с дратвой и шилом в руках. А что? Дело нужное и полезное, но… Не лежала у Федота душа к мирным заботам, и все тут! Ничего не поделаешь! Как можно кривить спину, ковыряясь при лучине с рваными постромками и гужами, когда другие получают княжью милость и награды?

Когда мальцу сравнялось двенадцать зим, в посаде пополз слушок, что есть-де в лесах под Тверью удивительный отшельник, который драться умеет лучше любого дружинника или даже ближнего боярина, хоть рукопашным боем, хоть оружным. Федот раздумывал недолго. Сбежал из дому. Скитался. Просил Христа ради кусок хлеба, а случалось, и воровал, что плохо лежит. И все расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал…

Наконец, на лесной тропинке, грязный, оборванный мальчишка встретил высокого худого старика в распоясанной рубахе и широких, непривычного вида, штанах. Горазд долго молча смотрел на Федота, а потом поманил за собой.

Так началось ученичество того, кто после принял кличку Кара-Кончар.

Отрок впитывал воинские искусства, как сухой мох влагу. Себя не щадил. Бегал до одури по лесным тропинкам и буреломам, плавал до поздней осени в реке, держал равновесие на столбе днями напролет. Старому дружиннику нравилось рвение огольца – ему приходилось даже сдерживать ученика, чтобы не порвал жилы от непосильной нагрузки.