Отрок московский

Никита угрюмо посмотрел на корчмаря. Тот зябко поежился и отшагнул за порог. Открыл рот, собираясь выдать новое обвинение, но замолк и сник.

Парень глубоко вздохнул, стараясь унять колотящееся сердце. Мысли отчаянно сопротивлялись, не желая собираться вместе, словно непослушные овцы на лугу – без хорошей собаки и не сгонишь в кучу. Да, они приехали вчера затемно. Венгерский купец Андраш Чак угощал вином, вел непонятные разговоры – приглашал путешествовать вместе, кажется, заигрывал с Василисой. Да! А где смолянка? Ведь это, кажется, не та горница, где Никита засыпал, а их…

Ученик Горазда огляделся, преодолевая головокружение, – хорошо, что дальше пола не упадешь, а то, попытавшись встать, точно не удержался бы на ногах.

Василисы нигде не было. Но вроде бы в углу лежат два торока с ее дорожным скарбом. А может быть, показалось, и это просто-напросто густая тень, очертаниями похожая на мешок.

А что же случилось после того, как они отправились спать?

Память будто бы отшибло.

Неужели от вина? Или им что-то подмешали? Сонное зелье какое-то или дурман…

Да нет… Андраш пил из того же кувшина. А он где? Где его охрана и слуги? Уж они-то должны были прибежать первыми, заслышав вопли вихрастого Даньки.

И вдруг…

Сперва Никита не понял, что это: кошмарный сон, вызванный хмелем и усталостью, или явь, не менее страшная… Но потом нахлынули воспоминания. Среди ночи он почувствовал, что задыхается. Непреодолимая тяжесть навалилась на грудь, стиснула ребра. Он открыл глаза, но непроглядная темень не давала ничего разглядеть. Парень вскрикнул, не на шутку испугавшись. На краткий миг ему показалось, что он похоронен заживо. И тут же цепкие, сильные пальцы зажали голову, не давая пошевелиться. Хриплый голос шепотом произнес:

– Erоsen tart!

Никита попытался вырваться, но его локти оказались плотно прижатыми к бокам – не то что не пошевелишься, а и вдохнуть тяжело. От человека, усевшегося ему на грудь, несло застарелым потом и мочой. Мысль «А как же Улан?» промелькнула и исчезла. Чьи-то пальцы, раздирая кожу ногтями, придавили щеки. Несмотря на отчаянное сопротивление парня, его рот открылся. Как у строптивого коня, не желающего брать удила. Еще одна рука – сколько же тут человек? – прищемила нос.

– Ont!

И в горло Никиты хлынуло густое, сладкое вино, очень похожее по вкусу на то, что принес в кувшине Молчан и так старательно подливал спасителям Андраш Чак. Чтобы не захлебнуться, парень глотал и глотал, пока вновь не погрузился в беспамятство.

А теперь, оказывается, Мал убит, Улан-мэрген мертвецки пьяный спит в соседней горнице, а его, гонца московского князя, обвиняют в убийстве старого дружинника.

А ведь люди, набросившиеся на него ночью, говорили по-венгерски. И, кажется, голос одного из них до боли напоминал хрипотцу Дьёрдя…

– Где Андраш Чак? – Никита поднял глаза на Молчана.

– Тебе что за дело, лиходей! – окрысился корчмарь. Но потом смилостивился и ответил: – Уехал почтенный гость. На рассвете. И все его люди с ним…

– Куда?

– Да кто же его знает? Мне не отчитываются. Да и не по чину мне выспрашивать у почтенных людей, куда они направляются!

– Куда? – почти простонал Никита. – Куда он отправился?

– Тебе что за дело?

Парень схватился за голову. Почувствовал, что руки измараны кровью, начал отирать ладони о штанины, а щеки со лбом – о плечо.

– Размажешь больше… – пробормотал Молчан.

– Так умыться дай…

– Еще чего! В порубе тебя умоют ужо…

В бессильной ярости Никита стукнул кулаком по полу:

– Не убивал я!

– Князь с боярами разберутся. На то и поставлены над народом, чтобы Правду блюсти. Ее нам еще Ярослав Киевский завещал. – Похоже, от волнения на хозяина постоялого двора нахлынуло желание поговорить. – Правда, она знаешь какая… Она такая… За нее и помереть не жалко.

«Что бы ты про Правду понимал, в корчме своей сидючи? – тоскливо подумал парень. – Или ты пробовал умирать за нее?» А потом ему стало стыдно. Кто знает, может, Молчан достаточно повоевал в свое время, недаром же у него ноги, как у заправского наездника? Тут, на севере, хоть Орда и не наседает, зато хватает немецких рыцарей-крыжаков, да и Литва под боком. В общем, был бы меч, а об чей щит его притупить, завсегда найдется…

– А тебя, головник, к ответу призовут, – продолжал меж тем Молчан. – Выведут на чистую дорожку! И дружка твоего. Вместе, поди, грязные делишки обделывали!

– Я не убивал! – повторил Никита, совершая новую, но по-прежнему неудачную попытку подняться.

– Ага! Не убивал он. Ты на руки свои посмотри! А! Вон уже и стража поспевает! Сиди! Не дергайся! Сейчас они тебя!

По лестнице затопали сапоги. Прогрохотали у порога, и в горенке сразу стало тесно.

– Этот, что ли? – лениво ткнул пальцем в Никиту коренастый мужик, одетый в овчинный полушубок поверх бахтерца.

– Он, Фрол Силыч, – с готовностью отозвался корчмарь. – Вот он душегуб и есть.

– Щупловат, – покачал головой стражник.

– Ты ж его не покупаешь! – решительно вмешался еще один витебчанин – высокий, худой, с клочковатой пегой бородой. – Вяжем, да пошли, а то спать охота! – Он зевнул, прикрывая губы широкой ладонью.