Дед удивленно изогнул бровь — реакция внука, в который уже раз, оказалась нестандартной. Естественным было бы вскрикнуть: «Как убивать? Кто?» или что-нибудь в этом роде. Но Мишка, без всяких вскриков и других проявлений эмоций, просто спокойно спросил, вернее, даже, было бы сказать, осведомился. Дед, вроде бы, недовольно повел плечами, но комментировать поведение внука не стал, а ответил на конкретно заданный вопрос:
— И за него тоже… Но эта причина только для Пименова брата Семена — главная. У остальных — другое.
Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал — деду виднее, задал следующий вопрос:
— Что другое, деда?
Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним отроком разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица — для сотника позор невыразимый. Дед, прежде всего, нуждался в моральной поддержке и оказать ее требовалось немедленно.
— Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому и шло. Ты же сам говорил, что разборкой с Пименом дело не кончится. Смуту в зародыше надо каленым железом выжигать! Объясни только: с кем и когда разбираться придется?
Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.
— Правильно, внучек! Выжигать! — голос деда был полон злого сарказма. — А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?
Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед отпихнул миску и тем же тоном парировал:
— А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?
— Ну, ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…
Листвяна, каким-то деревянным голосом прервала деда:
— Михайла Фролыч прав.
— Да знаю я, что прав!!!
Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся, и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.
Мишка же сидел, упершись локтями в стол и на деда не смотрел. Когда матерый мужик вот так мечется, словно зверь в клетке, лучше ему глаза не мозолить, и вообще на него не смотреть. В такие моменты каждый взгляд чувствуешь кожей, и это заводит еще больше.
Наконец, дед заговорил. Ни к кому, вроде бы, не обращаясь и не ожидая от слушателей никакой реакции:
— Приходили ко мне… Кондрат и Касьян с Тимофеем… Хотят, чтобы я сотню на другие городища язычников повел — холопов набрать. Придурки… Жадность заела… Того не понимают, что это — война: опять, как сто лет назад, сидеть за тыном, в поле с оружием ходить и стрелу из-за каждого куста ждать. Только тогда у нас каждый муж воином был, а сейчас в Ратном холопов чуть ли не больше, чем самих ратнинцев, а воинов строю меньше сотни!
А в городищах только и ждут: ограничусь я Куньим или дальше пойду! Ждут и готовятся! А промеж холопов уже шепотки пошли: если ратники из села уйдут другие городища громить, поднять бунт, да всех здесь вырезать! И шепотки эти не сами родились, приходят какие-то людишки из леса, нашептывают.