– Гм… Кхе! Да-а… Это я удачно зашел… Так вот, матушка… Про Арину, значит… Ты ведь знак Лады на ее одежде наверняка увидела. Да не ворожила она, не ворожила, я бы заметил – отец Михаил с Нинеей хорошо учат. Я не о том. Понимаешь, матушка, она не знаю как, но примирила в себе обе веры: новую – греческую, и древнюю – славянскую.
– Примирила?
– На вороте у нее – знаки Лады и православные кресты, но не просто так: между ними знак Мировой Горы – высшей силы. Это что значит? А значит это, что и Иисус Христос, и Лада для нее одинаково важны, никого из них она над другим не возвышает, но и не принижает.
– Да? Значит, ты это ТАК прочел?
– Можно, конечно, и иначе прочесть, но мне так кажется правильнее всего. Я за ними в пути внимательно наблюдал: домового они с собой на новое место взяли, берегиням на стоянках подношения делали, другие древние обычаи блюли, однако же без молитвы православной не трапезничали и ко сну не отходили. И со священником у нее отношения особые были… Как бы это объяснить? – за отсутствием бороды Михаил просто потер рукой подбородок. – Понимаешь, матушка, нет в ней страха Божия. В Бога верует, а страха нет. Мне Нинея как-то объясняла разницу между рабами Божьими и внуками Божьими. Так вот, Арина – не раба! Со священником вежество блюдет, но по всему видно, что напугать ее карой Божьей или вечными муками пастырь их давно надежду оставил. А уж про «сосуд греха» и вовсе речи быть не может.
Ну, и еще одно, матушка. Припомни-ка, что делают бабы или девицы, когда Немой их своим взглядом хлестнет? Ты же такое видала, да не раз?
– Пугаются… ахают, охают… Кто-то и сомлеть может.
– Да не о том я, матушка. Не что чувствуют, а что делают?
– Как что? С перепугу-то? Крестятся, конечно!
– Вот! – Михаил, словно подражая деду Корнею, выставил вперед указательный палец. – Крестятся! А у Арины, когда Андрей на нее зыркнул, рука ко лбу даже не дернулась! Она ему взглядом на взгляд ответила! Но не грозным, не злым и не испуганным – она его ПОНЯЛА! Поняла и пожалела! Это я сам видел, не с чужих слов тебе передаю. И никакой ворожбы! Все женщины так умеют или почти все – понять и пожалеть.
– Господи, тебе-то откуда об этом знать?
– А что, я не прав?
– Да прав-то ты прав, только не так все просто, как со стороны кажется.
Мишка помолчал и снова вернулся к разговору о возможной помощи Арины.
– Я ж тебе не зря сказал, что учениц твоих в Туров привезем таких, каких нигде нет. Ведь старый мир рушится, новая вера его на свой лад переиначить желает. Но выросла-то эта вера на других корнях, в других землях, обыденная жизнь там совсем иная, а потому многие требования новой веры, если и не вредят, то уж пользы-то точно не приносят, ибо заставляют забывать старые обычаи, кои помогали выживать многим поколениям наших предков. Как сохранить обычаи, не входя в противоречие с требованиями христианства? Как сохранить многовековой опыт обыденной жизни? Ведь хранителями-то обыденной жизни являются женщины, это женский мир. А вот Арина, как я понимаю, это знает – приглядывался я к ней по дороге. Не сама, скорее всего, выдумала – научил ее кто-то, но она это знает и другим передать сможет – сестренкам своим уже передает. И если полтора десятка боярских жен окажутся в Турове с такими знаниями… Как ты думаешь, как к ним остальные разумные жены отнесутся? А, матушка?
– Я думала, ты мне новыми платьями Туров удивлять посоветуешь.
– Платья – само собой, но ведь по одежке-то только встречают, а провожают по уму.
Михайла немного помолчал, причем Анна почувствовала, что молчат они с сыном как-то согласно, будто думают об одном и том же. Потом совершенно неожиданно сказал:
– Давай-ка на этом и завершим разговор… пока. Подумать еще о многом предстоит. Но если примешь и не убоишься ныне сказанного, найди случай с Нинеей обо всем этом потолковать.
– С Нинеей?