Отрубленная голова

— С твоей стороны очень мило хозяйничать в моем собственном доме, — съехидничал я.

— Это не твой дом, — возразила Джорджи, наливая мне кофе. — В том-то и дело.

— Пожалуйста, не злись, — обратился к ней Александр.

— Ладно, — сказал я. — Но все равно уходи.

Александр опустил руки по швам и полусмиренно, полуиронически поклонился мне. Он обернулся к Джорджи и взглянул на нее печально и с восхищением. Она тоже посмотрела на него открыто, без улыбки, но с большой искренностью и непосредственностью, и это значило больше, чем если бы она улыбалась. Очевидно, им удалось хорошо поговорить. Затем Александр, явно не сумев справиться с собой, протянул руку и провел по ее голове от макушки до затылка. Она оставалась неподвижной, но глаза ее слегка расширились.

— Да, кажется, это та самая голова, которая мне нужна, — пробормотал он.

— Убирайся, — сказал я, — убирайся, убирайся, убирайся.

— Ну что ж… — проговорил Александр. — Спасибо тебе, Джорджи. Извини, Мартин. До свидания. — На сей раз он поклонился Джорджи и вышел из комнаты. Я закрыл за ним дверь.

Я вернулся к Джорджи и наотмашь ударил ее ладонью по щеке. Она с достоинством отступила, и ее лицо резко покраснело. Прежде я никогда не бил ее в гневе. Она отвернулась от меня и произнесла низким голосом:

— Вот и началось царство террора.

Я снова повернул ее к себе, держа за плечи. Ее глаза наполнились слезами, но она старалась сдерживаться. С яростью взглянув на меня, она вынула из кармана носовой платок.

— Хорошо, — сказала она. — Ладно, Мартин, ладно, все в порядке.

— Нет, все отнюдь не в порядке, — уточнил я.

— Ты не понимаешь, — не сдавалась Джорджи. — Все вышло куда случайнее, чем кажется. Просто я сказала однажды Гонории Кляйн, что хотела бы встретиться с твоим братом. А потом забыла об этом и удивилась, когда она позвонила мне и предложила нас познакомить.

— Тебе не надо было этого делать, — проговорил я. — Ладно, теперь уже неважно.

Я присел на кровать Джорджи и не знал, куда деться от охватившей меня тоски и растерянности.

— Нет, важно, — возразила Джорджи. — Я дошла до последней точки. Ты себе этого даже не представляешь. Не могу тебе передать, как я страдала. И не только от лжи, но потому, что чувствовала себя скованной. Я должна была что-то сделать сама, по своей воле. Сейчас у меня вдвое прибавилось ощущения реальности. Ведь я последнее время перестала быть свободной. А для меня это равносильно смерти. В таком состоянии я не нужна ни тебе, ни самой себе. Ты должен увидеть меня такой, какая я есть, Мартин. Я сама виновата. При тебе я не была собой. Мне не позволяла ситуация. Неправда заражала все вокруг. Я должна была хоть немного это разрушить. Теперь ты понимаешь?

— Да, да, да, — согласился я. — Хотя это все не имеет значения.

— Перестань повторять одно и то же, — упрекнула меня Джорджи. — И, ради Бога, не смотри на меня таким удрученным взглядом.

— Как бы то ни было, но эра лжи миновала, — заявил я. — И мы всем скажем правду.

Джорджи промолчала. Я поглядел на нее. Она смотрела на меня как-то странно, ее лицо еще не высохло от слез. Оно показалось мне нерешительным, замкнутым, по-новому красивым и не таким молодым.

— Ты не хочешь всем сказать прямо теперь? — спросил я.

— Не уверена, — откликнулась она.

— Ты выйдешь за меня замуж, Джорджи? — задал я новый вопрос.

Она отвернулась и глубоко вздохнула. Это было похоже на плач. Потом она проговорила:

— Ты это не всерьез, Мартин. Ты просто сходишь с ума от ревности. Спроси меня позже, если тебе тогда захочется.

— Я люблю тебя, Джорджи, — сказал я.

— А, это, — она сухо засмеялась.

— Господи, — протянул я и закрыл лицо руками. Джорджи обняла меня за плечи. Мы повалились на кровать, и я обнял ее. Какое-то время мы лежали не двигаясь.

— Мартин, — обратилась ко мне Джорджи, — ты говорил, что знакомил своих девушек с Александром и передавал их ему. А ты уверен, что это не он уводил их от тебя?

— Да, — отозвался я. — На самом деле было именно так.

— Мартин, я так тебя люблю, — призналась Джорджи. Я опустил голову ей на плечо и застонал.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Я вновь стоял у двери дома на Пелхам-крессент и вновь был пьян. На исходе вечера туман, как и прежде, сгустился. Я привез тяжелый ящик с вином, и меня поразило, что я с возрастающей скоростью сную взад-вперед между разными полюсами моей жизни, так что сейчас нахожусь, можно сказать, везде одновременно. Я отворил дверь и втащил ящик с вином в холл. Мне просто требовалось сюда вернуться.

Оказалось, что я был не в состоянии заниматься любовью с Джорджи. Я слишком долго оставался у нее, слишком много выпил, и наше свидание кончилось жалкими слезами. Я с облегчением расстался с ней и почувствовал, что она тоже испытала облегчение от моего ухода. Больше мы серьезно не разговаривали, но обращались друг с другом исключительно бережно, словно двое больных.