Отрыв

— Нет, вы объясните. Я плохо летал? Не сдал экзамен? Так скажите, в чем ошибся. Или…

— Заткнись! — рявкнул вдруг Никифоров, будто на брехливую, лающую не по делу собаку.

И добавил:

— Щенок.

— Разрешите идти? — произнёс я после паузы.

— Остынь и сядь.

Я сел. Постарался свернуть шею некстати поднявшей голову обиде.

Попытка не удалась.

Глупо, в самом деле. Не ребёнок ведь уже. И вообще, не время и не место.

А летал я все равно хорошо.

— У Кирша сын погиб, — сказал Никифоров. — На Варвуре, месяц назад. Кирш молчал, никто не знал, даже я. А сегодня вот проговорился, не выдержал. И ты тут… вваливаешься со своей… рот до ушей. Щенок мокрогубый. Тот тоже, мать… Энтузиаст хренов. Кирш хотел его от армии отмазать, к Мосину уже подходил. Полковник обещал похлопотать. А пока папаша суетился, сынок добровольцем вызвался. Обалдуй… ума нажить не успел ещё… И вот. Недели не повоевал.

— Летун?

— Кто, сын? Нет, какое там… Срочник, пехота. Выпихнули на передовую после двухмесячной учебки. Чему научить-то успели… Строем ходить разве что… Лучемёт, может, показали, с какой стороны держать. Уроды. Выставляют пацанов. Вас, штрафников, — ладно, хоть есть за что вроде как… А тех? По девятнадцать лет хлопцам… Патриоты, мать их.

— Я сожалею.

— Киршу так заявить не вздумай. А то услышишь в ответ… малоприятное что-нибудь. Жалетель тоже… мать твою…

— Пал Константиныч…

— Иногда, бывало, я переживал, что семьи не завёл. А иногда вот… — Никифоров вздохнул. — Думаю, все к лучшему. Какой, к чёрту, из вояки семьянин? Мотаешься, как… И только сюрпризы получаешь. Те ли, иные. Но все паскудные почему-то.

Майор потряс головой, прихлопнул по столу широкой ладонью.

— Ладно, закончили с лирическими отступлениями. Теперь вот что. Насчёт испытаний этих… Да ты уж понял, наверное. Мосин оставил вполне конкретные указания, так что мог бы и не выкладываться сегодня. Чистая формальность. Бумаги у Диба уже оформлены, небось, — Никифоров хмыкнул. — Между прочим, я подписывать не хотел. Ну, что волчонком глядишь? Не хотел, ага. И не подписал бы, если бы от этого хоть что-то зависело. Но тут… В общем, транспорт будет через два дня. Завтра ляжешь в лазарет, вживят там тебе… Впрочем, это Диб пусть рассказывает. Короче. Летать ты, парень, можешь. Воевать… Научишься, если бог даст… А я — что осилил, то сделал.

Признание старого пилота, что летать я могу, должно было бы прозвучать для меня музыкой. Я ждал этого с той минуты, как мы впервые вместе поднялись в воздух. Я даже мечтал об этом — тем сильнее, чем лучше узнавал Никифорова, хитрого и чертовски талантливого летуна, зверски скупого на похвалу. Но сейчас… Сейчас это более походило на пьяный трёп.

— Пал Константиныч, до моего отлёта… мы не будем заниматься?

— Ты что, не понял? — удивился летун. — Всё, парень. Всё! Я умываю руки. Как этот, как его… Забыл. Неважно. В общем, попутного ветра, и… Короче. Кру-у-гом, ша-агом марш!

И уже вслед мне донеслось:

— Семь футов под этим… как его… Чёрт. Забыл. Как же он, бишь, назывался?

Я не предпринял попытки ещё раз увидеть Никифорова до своего отлёта. Может быть, зря. Трудно придумать более нелепое, несуразное расставание. Или это только мне, изголодавшемуся по нормальному человеческому общению, казалось, будто какая-то неуловимая, неосязаемая схожесть связала нас ближе, чем просто учителя и ученика? Самонадеянно и глупо. И то, что Никифоров за долгое время стал единственным человеком, к кому я испытывал настоящую, искреннюю благодарность, вовсе не обязывало его относиться ко мне как-то по-особому. Неловко вышло только, что не сумел, не успел я ему эту благодарность высказать.

* * *

В медцентре мне вживили куда-то под кожу капсулу, офицерами учебки называемую "поводком". Там была ампулка с ядом (смертельным, но отсроченного действия, после его попадания в кровь в течение нескольких часов ещё можно было ввести противоядие), микровзрыватель с дистанционным управлением, предназначенный в случае чего эту ампулку вскрыть, и маячок, отзывающийся на кодированный сигнал. В среде штрафников упорно поговаривали, что на самом деле ампулки две, вторая — с ядом мгновенным, на всякий пожарный. Может, и так; даже наверняка так, если по логике разобраться — нам ведь собирались доверить нехилое оружие. Не знаю, почему не сказали этого прямо. Боялись, что крышу сорвёт у контингента? Кто знает. В любом случае — я не собирался проверять. Место вживления врачи умудрялись сохранять в тайне; все делалось под наркозом, а мелкие шрамы после суток, проведённых в реабилитационной камере, исчезали бесследно. Разумеется, хлопоты эти были не ради красоты наших тел. Просто искушение попытаться извлечь капсулу самому сразу становилось безосновательным. Кто и где держал в руках второй конец "поводка" — нам, само собой, не докладывали.