Отрыв

— Тёмка, огонь по камням! Это камуфляж! — заорал я, швыряя поток плазмы навстречу раструбу ручника — на таком расстоянии не увернёшься и не промахнёшься, тут либо ты, либо тебя, кто первый успеет. — Тёмка! Там пусковая!

"Кузнечик", раскачиваясь и спотыкаясь, удирал в кусты.

Обугленные трупы катились по обугленной земле, а вот там, справа — пушкой не успеть, развернуться не успеть — накрениться, "прогладить" на излете; бифлай — крепкая машинка, стерпит; держись, родимая, и я переживу…

— Поражена! — это мой дисциплинированный ведомый. — Точно! Псих! Точно! Передвижка взлетела, зуб даю!

Сколько ж это они её под камуфляжем тащили?

Терпеливые, сволочи.

Ракету вниз на закуску.

И тут же:

— Псих! Тут вторая! Залповая! Я не у-у…

Тишина.

— Тёма?

Тишина.

Туннель между Тарсийским ущельем и долиной Мурави видал всякое. Но никто, по-моему, ещё не летал сквозь него на бифлае. Я успел заметить разбегающихся пехотинцев, пехотинцев падающих, катящихся, накрывающих голову ладонями…

Извините, ребятки. Иначе не успеть.

Вынырнуть из туннеля прямо навстречу уже нацеленной серии — вот это было весело. Стационарная противоракетка жалобно тявкала, безнадёжно запаздывая — она рассчитана в основном на дальние запуски, с ближними ей тяжко, не настолько она расторопна…

Если бы первый же залп пошёл на туннель — накрылась бы, пожалуй, наша трасса. Но первый залп принял на себя Тёмка.

Из второго часть ракет расстрелял я, часть — стационарка. Одна или две влепились все-таки в склон чуть повыше устья, но туннель не обрушили. А третьего залпа не было. Тяжёлая "сигара" — самая мощная из ракет, имевшихся у меня на борту — подняла в воздух мешанину камней и земли, пластика и металла, и плоти и крови, наверное — образовав кратер на месте бывшей скальной группы, снова — и теперь уже необратимо — изменив рельеф.

Я не помню уже, в какой именно момент этой недолгой, но дико напряжённой схватки я услышал по связи вопль Орла:

— В меня стреляют!

Всё, что я мог — это дать ему команду "огонь".

Некогда было даже бросить что-нибудь банальное вроде "держись, парень".

А чуть погодя я услышал:

— Цели поражены, сектор чист. Я ранен, ухожу на базу.

Слишком хладнокровно для новичка, чересчур по-уставному звучал его доклад, но в горячке боя я не обратил на это внимания. Подумал только — "молодец, салага".

К нам шло долгожданное, подзапоздавшее теперь уж подкрепление — две тройки из соседних квадратов. База спохватилась.

Я ещё утюжил ущелье, заново придирчиво вглядываясь в каждый камень, когда услышал приказ базы занять шестой сектор — тот самый, где обстреляли Орла. Приказ был адресован не мне — Даку, ведущему одной из троек.

Как так вышло, что и Дак, и его первый ведомый подставились под наведённый в упор с удобнейшей, практически открытой позиции залп, я не знаю. Драххиры даже не дали себе труда прятаться, а Дак не был новичком. Но парни только заходили на патрулирование в сектор, минуты назад объявленный чистым.

И есть у меня…

Не подозрение даже. Страх.

Когда-то — со мной тогда летал Скай и, кажется, уже Тёмка — я услышал разговор по связи, не предназначенный для моих ушей. Два летуна — не помню, кто — трепались на своей волне; один спросил у другого, чью тройку они сегодня меняют.

Тот ответил:

— Психа.

— Хорошо, — заметил первый. — После этих ребят я хоть уверен, что уж если сказали — "чисто", значит, чисто и есть.

Тогда, помню, я порадовался. Приятно сознавать, что хорошо делаешь свою работу…

На базе я первым делом направился к площадке, где стояла леталка Орла.

Он ещё был у машины. Прислонялся изнеможённо к корпусу, и Док светил ему в зрачки своим приборчиком.

Я прислонился рядом. Быстро вошёл в слияние, прямо снаружи. Док покосился на меня неодобрительно.

Совершенно целая леталка. Ни одного следа — ни плазменного, ни лучемётного, не говоря уж о взрывных. Ракет, тем не менее, действительно не хватает.

Промазал с перепугу? Не разглядел? Это может быть, конечно.

Я спокойно дождался, пока Док выскажет свой вердикт, пригласит парня на тесты и удалится. Проговорил негромко:

— Рассказывай.

— Что ещё?

Не понравилось мне, как он шарахнулся. Тон наглый, а глаза бегают. И страх в них — не тот, многократно мной виденный, в котором прикосновение смерти отражается. Скорей как у крысы, спёршей кусок мяса и боящейся, как бы не отобрали.

Я сказал:

— Слушай, парень. Нам летать с тобой ещё. То, что ты из боя удрал на целой машине, я тебе на первый раз прощу. Показалось в горячке; бывает. Но сейчас ты мне честно, как на духу, расскажешь, что там было, что ты видел, что делал и куда стрелял. Мне надо знать, понимаешь?

— Зачем? — прищурился он.

— Затем, что мне с тобой летать.

Орёл поёрзал глазами по сторонам.

И вдруг прошипел по-змеиному, брызгая слюной:

— Заложить меня хочешь, да? Думаешь, ты самый умный здесь?

— Ты о чём?

— Знаешь ты, о чём. Думаешь, я не понял, как это делается? Как очки набираются? Думаешь, ты один сообразил, как выживать-то тут, а? А, старожил? А других заложить, чтоб всерьёз гробились?

Я не сразу понял, о чем он говорит. А Орёл подмигнул похабно, пропел обрётшим силу голоском: