Отрыв

На седьмой площадке стояли только "крокодилы" и "стрекозы". Конечно, я ткнул пальцем в "стрекозу".

Теперь уже хмыкнул Никифоров.

— Не ошибся, сынок? Эти машинки быстро летают.

Я спокойно выдержал его насмешливый взгляд. Потом сказал:

— Четыреста армов максимальная атмосферная. Не так уж и быстро. Правда, они приёмистые и очень манёвренные, за что и ценятся. Почти спортивный вариант.

— Ну, если ты зна-аешь… — протянул майор, и вокруг его глаз ещё чётче обозначились лучики морщинок. — Прошу.

Он сделал приглашающий жест — старомодный, слегка утрированный.

— Благодарю, — нарочито церемонно кивнул я.

Диб раздражённо зашипел, а Мосин заметил:

— Летите, летите. В воздухе бодаться будете.

Мы с майором, косясь друг на друга, гордо прошествовали к машине.

— Пульт здесь один, — проворчал Никифоров, устраиваясь в пилотском кресле. — Так что это место моё. Для таких, как ты, тут приспособили… Вот.

В узком пространстве кабины развернулось добавочное сидение — тесное, с невысокой спинкой, но снабжённое упором для шеи.

— Располагайся, нейродрайвер, — усмехнулся майор, нажатием кнопки регулируя высоту упора. — Вот так, ага… Теперь я тебя пристегну. Руки тоже, а ты как думал? Чтоб не тянулся к пульту с перепугу. Если ты нейродрайвер, руки тебе без надобности. А если лист дрожащий — тогда тем более. Тебе когда симбионта поставили?

— Сегодня.

— А, уроды, — кивнул Никифоров. — Заранее не могли? Всегда всё в последний момент. Ну, мне плевать. Не понравится, что ты делаешь — оторву твою финтифлюшку напрочь, имей в виду.

— Только не торопитесь.

— А ну, язык-то придержи! — грозно рявкнул майор. — Ишь, умелец — языком молоть. Лично я удивлюсь, если ты вообще ещё подключишься. Значит, так. Я поднимаю машину и вывожу на высоту, а там — твоя очередь. Будешь долго копаться — я сажаю "стрекозу", и урок закончен. Для первого раза тебе — пролёт по прямой, вираж левый, вираж правый, и постарайся держать одну высоту. Понял?

— Я не первый раз летаю.

— Мне говорили, — равнодушно отозвался летун и пренебрежительно отмахнулся.

Правильно полковник Мосин его "твёрдым лбом" обозвал.

Словами не пронять, да? Ладно.

Я вошёл в слияние и запустил движок.

И тут же меня грубо оторвали от леталки.

— Это ещё что? — прошипел Никифоров. — У тебя со слухом плохо? Я тебе что сказал?

— Что поднимете машину сами, да, я помню, — зло выпалил я. — Только это несерьёзно. Что я подключаться могу, вы уже видели. Задание ваше в нейродрайве и грудной младенец выполнит. Вы чего хотите — действительно меня проверить, или просто отделаться побыстрей?

Я ожидал взрыва. Но майор укоризненно покачал головой, хмыкнул — и спокойно, даже миролюбиво заметил:

— На старших по званию орать не рекомендуется, сынок. В твоём положении в особенности. Так значит, ты у нас борзый, да?

Никифоров потеребил губу, продолжил:

— Взлетать сам хочешь? И садиться сам? Нервишки, похоже, щупаешь у старого летуна?

Майор откинулся в кресле, демонстративно скрестил руки на груди и спросил:

— Ну, и чего тогда тянешь?

* * *

Я вошёл в слияние — и взмыл в воздух.

Вообще-то, так взлетать не полагалось — по спирали, почти вертикально ввинчиваясь в тугой упругий поток, на ходу горяча ещё не разогревшийся толком движок. Бедной "стрекозе" едва хватало для этого мощности; "крокодилу" не хватило бы точно — эти чемоданы на подобное не способны. И надо было чувствовать двигатель так, как чувствует его нейродрайвер, чтобы пройти точненько по грани возможностей леталки — и не выскочить за них.

Небо Чайки дождалось меня.

Оно не было гостеприимным, это небо — хмурое, пронизанное насквозь ветрами, швыряющими навстречу клочья облаков, рвущими обшивку, будто мясо с костей; я даже понял, почему старый летун дал мне для начала задание попроще — потому что само небо было непростым. Переполненное необузданной, бурлящей силой, оно играло ею, как великанский ребёнок, не сознающий своих возможностей; оно бесхитростно и беззаботно дарило свои каверзные ласки — не делая скидок для того, кто вступил с ним в игру. И с той же беззаботной лёгкостью это небо могло убить — не заметив пылинки, сорванной с волнующегося полотна бешеным штормовым порывом.

Дикое и яростное небо Чайки. Я уже любил его.

— Выше не лезь! — заорал мне инструктор.

Почему обычно люди орут, разговаривая с тем, кто не может ответить? Я прекрасно услышал бы его и так.

— Аларм-систему видишь? Зелёные лучи — граница. Жёлтые — поднимешь тревогу, а к красным только сунься — и ты покойник. Испепелят раньше, чем икнуть успеешь.

Конечно, я их "видел", эти лучи. Узда, наброшенная на небо — и легкомысленно им не замечаемая. Я сделал красивую "горку" и оставил лучи за спиной. Хоть не так мозолят глаза.

Шквал в лоб — норовит задрать нос, опрокинуть. Э, не пойдёт, приятель. Выравниваюсь, закладываю вираж — теперь ты мне поможешь, ветер. Он послушно подставляет упругую спину. Вираж выходит — хоть по циркулю обводи.

— Недурно, — бормочет себе под нос Никифоров.

Надо полагать, он думает, я его не слышу?

Хитрован старый. Ну, погоди.